Ки Чанс - Школьные тайны и формула нелюбви. Из-Вращение Чувств

– Но ты уже сказал, что я – грязная, развратная свинья! Да как ты посмел?! – пускается в крик преподаватель.

– Что Вы, отец! Это Вы только что на весь класс выкрикнули: «Я – грязная, развратная свинья». Весь класс слышал…

Ну и в таком духе продолжаю…

Тут уж и доктор Хат не удержался и рассмеялся вместе с любимым пациентом.

– А сверстники Вас дразнили? Буллили?

– А то как же! Я в интернате, считай, и прошёл полный курс клоунады. Шутки и ответы на ходу придумывал. Один сочувствующий парень, из богатеньких, дал мне адрес знакомого врача, специалиста по волосам. Я из вежливости пообещал на каникулах к нему обратиться. Возвращаемся в интернат, а я по-прежнему лысый. Парнишка и спрашивает:

– Неужели даже самый известный в Мериленде доктор не помог?!

– Ещё как помог, – ответил я. – Шевелюра прямо закустилась…

– Так чего ты лысым вернулся?

– Так я все волосы с башки обратно повырывал, как только счёт за лечение увидал!

И все смеются, и никто не знает, когда я шучу, а когда серьёзно говорю. А на уроках живописи я себя всегда с пышными жёлтыми волосами рисовал. Учитель сначала удивлялся, потом не выдержал и спросил:

– Это же автопортрет! А Вы, молодой человек, какие-то невообразимо жёлтые волосы себе всё время рисуете!

– Так я нигде не могу лысой краски найти, – отвечаю ему я. – И опять все смеются, и никто не сердится…

– Значит, когда Вы в цирк из интерната подались, то уже знали, что будете рыжим клоуном!?

– Точно так, сэр. Начал работать ковёрным, уборщиком, рабочим манежа… А через пару лет у меня уже своя реприза была. С зонтом.

И клоун описал и даже попытался изобразить свой любимый номер «Девушка и зонт».

– Поэтому я и заподозрил неладное, когда этот тип в сутане начал свой зонт прятать. Да так суетился, что сначала стенку лифта остриём поцарапал, а потом чуть пузо себе не проткнул, когда запихивал зонт за спину. Он мне сразу не понравился: глаза бегают, а речи, как заправский дьявол, по писаному говорит. И всё без души… Слова холодные, а глазки масляные. Ну, точь в точь наш отец Якоб! Да ещё ту учительницу-дрессировщицу вспомнил! Жуть, как на душе темно стало.

– Учительница была просто учительницей. Это я её в больницу пригласил. Кстати, новая пациентка, девушка из второй палаты, её любимая ученица. А почему Вы захотели проведать именно её, Лию?

– Да не знаю… Мне кажется, её, как и меня, никто в этом мире не любит. Так, чтобы по-настоящему.

– Но у неё есть семья. Мать. Старший брат.

– Видел я их вчера. Этих родственничков… Довели бедненькую до истерики! Я из коридора их голоса слышал. Они всё долдонили, что она не в себе, что у неё галлюцинации. Угрожали перевести её на самые сильные лекарства, если она по-прежнему скрывать что-то от них будет. Ну а как бедняжке без секретов с этим волчарой под одной крышей жить?! Я о брате. Вы его взгляд видели? Волка, и того паралич хватит, если глазами с ним встретится! Такая в них лютость.

– А нашим медсёстрам он почему-то нравится… Даже глазки ему строят.

– Потому что волк, как известно, к овцам в овечьей шкуре обычно является. А молодые барышни при виде смазливого лица зачастую ведут себя, как те самые овцы.

Разговор с Клоуном затянулся до утра.

В пять утра больница ожила. Коридор заговорил открывающимися дверями, жалобным, почти старческим скрипом деревянных полов, по которым нянечки и медсёстры катили раздаточные медицинские столики, негромкими, вялыми голосами выползающих из тяжёлого, неестественного сна пациентов.

– Ну, я пошёл, – склонил голову в цирковом поклоне клоун и пошаркал в свою палату.

– Конечно. И спасибо Вам за то, что задержали незваного гостя.

– Да кабы задержал! Так ведь по собственной глупости упустил.

Шаркающие шаги стали стихать. Потом внезапно замерли. Коридор наполнился резкими звуками. Кто-то не шёл, а ступал. Ступал по-хозяйски уверенно, громко и ничего не стесняясь. Дверь в кабинет доктора распахнулась, и, не спавший всю ночь врач в изумлении уставился на столь раннего посетителя.

– Мистер Суавес?!

Брат Лии сдержанно поклонился, пряча глаза от удивлённо вопрошающего взгляда доктора. Выглядел молодой человек полным джентльменом: безупречно сидящий на тренированном мускулистом теле костюм намекал на своё итальянское происхождение. Кобальтовый цвет дорогой ткани гармонировал со строгим чёрным галстуком, делящим тёмно-серую, с благородной искрой, рубашку на две идеально ровных половины. Густые чёрные волосы блестели, отвлекая внимание собеседника от довольно низкого лба и маленьких, обычно злых глаз цвета грязного дорожного гравия.

– Доктор! Мама Лии сегодня всю ночь не спала. К утру и вовсе с сердечным приступом слегла. И всё из-за дочки…

– Из-за дочери?! Но почему?

– Ближе к полуночи она вдруг проснулась и давай меня будить. Говорила что-то о плохом предчувствии… Потом начала плакать и всё твердила: «Моей девочке плохо… Она в опасности…» И заставила меня ехать в больницу, как только рассвело.

– Да что Вы говорите?! Вот что значит материнское сердце! Да Вы не беспокойтесь. С Вашей сестрой всё в порядке. Можете прямо из моего кабинета маме позвонить и успокоить бедную женщину.

Руки посетителя слегка дрожали. Узко посаженные глаза перепрыгивали с предмета на предмет, не задерживаясь, однако, на том, что искали: на красном стационарном телефоне, который стоял прямо перед ним. Звонить по мобильному, да ещё отвернувшись от врача, в Центре не разрешалось. И эта суетливость, как и неожиданно пробежавшая по лицу молодого человека тень мышечного напряжения, доктору не понравились. Пока брат пациентки набирал номер, доктор его внимательно разглядывал, стараясь спрятать профессиональное любопытство под полуопущенными, длинными и густыми, как у фотомодели, ресницами.

Брат Лии говорил тихо. И говорил он по-испански. Но вот то, что делали его руки во время разговора, по-настоящему заинтересовало врача. Левая ладонь, прижимающая трубку к уху, неожиданно вспотела. Да так сильно, что трубка начала по ней скользить. Между тем правая непрерывно тёрла веки и собирала в некрасивую гармошку щёки и рот. Ноздри молодого человека подрагивали, как у хищника, почуявшего опасность. Когда же посетитель вдруг стал нагибаться к столу, якобы разглядывая скучные канцелярские принадлежности, не прекращая при этом что-то темпераментно говорить, доктор и вовсе заподозрил неладное. Вспомнив практические занятия по распознаванию психологического типа личности и поведенческой терапии, молодой врач не мог отделаться от чувства, что перед ним разыгрывается насквозь фальшивый спектакль.