Геннадий Мурзин - Кровопийца. Уральский криминальный роман

– Получается, что вы с ними друзья?

– Ну, вы и хватили!

– А что? Познакомились все же в необычной обстановке – фронтовой, можно сказать.

– Нет, между нами не могло быть дружбы. Я – всего лишь сержант, а они – офицеры, Осипов – даже старший офицер.

– Вернемся все-таки к теме моего прихода. В предварительных материалах есть указание на то, что вы оперативникам, прибывшим на место происшествия, заявили, что к погибшему кто-то приходил.

– Я слышал.

– Но не знаете, сколько было человек и кто они.

– Все верно.

– Эту вашу информацию не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть другие соседи по секции. А из этого следует, что вы всё могли выдумать.

– Как выдумать? – Омельяненко вскочил с места. – Вы что говорите?

– Я не утверждаю. Я лишь высказываю предположение.

– Глупое предположение.

– Других, извините, пока не имею.

– Зачем мне все это выдумывать?

– Не знаю… И еще: тогда же вы заявили, что с потерпевшим вы были в хороших отношениях. Вы подтверждаете?

– Естественно. Я это при соседях сказал. Они бы не дали соврать.

– Все так. Но впоследствии мы стали располагать иной информацией, дающей мне право сомневаться в правдивости вашего заявления.

– Что за информация? Откуда?

Синицын глубоко вздохнул и поправил волосы на облысевшем затылке.

– Осип Захарович, я же говорил, что наш разговор должен быть предельно искренним, – напомнил следователь. – Скажите прямо: что за отношения у вас были с убитым соседом?

– Да, нормальные. Нормальные!.. – Он запнулся и, смутившись, опустил глаза, что не осталось незамеченным со стороны следователя. – По… по правде говоря, был один крупный разговор.

– Ну, так поделитесь.

– Неприятная история…

Следователь кивнул.

– Боюсь, эта история и послужила поводом моего прихода, Осип Захарович, – вот какая штука получается.

Омельяненко помрачнел.

– С месяц примерно назад Матвей Афанасьевич напустился на меня. Обматерил даже.

– Беспричинно?

– Как вам сказать…

– Говорите, как было.

– Он встретил меня в коридоре. Сказал, чтобы я зашел на минутку к нему. Я зашел. Не успел еще и дверь за собой прикрыть, как он начал…

– Что «начал»?

– Если, говорит, не отцеплюсь от его дочери, не оставлю ее в покое, то он пришибет меня. И пригрозил также все рассказать моей жене.

– А что за отношения у вас с его дочерью?

– Ну… мы с ней сблизились.

– И насколько близко «сблизились»?

– Достаточно близко.

– Значит, его подозрения были не без оснований?

– Д-д-да, – с трудом выдавил Омельяненко из себя. – Но это ничего не значит!

– Это как так? Видите, у вас был мотив убить соседа…

– Убить? Кого? Матвея Афанасьевича?! Какая все-таки бредятина! Я уважал мужика. Я даже голос повысить на него не смел, а не только руку поднять, того хуже – так зверски убить. Бред!

– И тем не менее, мотив у вас был.

– Какой еще?

– Грозил «пришибить», допустим.

– Ну, это же несерьезно он сказал. Вгорячах. Подобную угрозу я пропустил мимо ушей. И никакого значения ей не придал.

– Возможно. А что скажете насчет угрозы «рассказать жене»? Признайтесь, вы испугались?

– Честно?

– Конечно.

– Эту угрозу я воспринял всерьез. Семья – для меня все. И потерять жену и дочку – никак невозможно.

– А спать с более молодой женщиной, соседкой, изменяя жене, можно?

– Трудно иногда устоять. Мужик есть мужик – слаб перед красивой женщиной.

– Не надо обобщений. Не все такие.

– Наверное. Но я вот…

– Вы сами подтверждаете, что мотив навсегда заткнуть рот Кривощекову, у вас был.

– Чепуха, а не мотив!

– Я так не считаю. А, кроме того, у вас и алиби нет. Во время убийства соседа вы были дома один, и подтвердить ваше неучастие в убийстве Кривощекова никто не сможет. Согласитесь с этим. Во-вторых, убит несчастный был профессиональным ударом ножа, с одного раза, хладнокровно и расчетливо. Согласитесь, что это вы могли сделать как нельзя лучше. Владеть ножом вас обучили.

Хозяин, слушая следователя, все больше покрывался мертвенной бледностью. Он лишь в эти секунды понял, какая опасность нависла над ним. Он пытался что-то сказать, но вырывались лишь нечленораздельные хрипы: сел голос. Он сходил на кухню, налил молока, выпил. Снова сел в кресло. Глаза его бегали. Он судорожно думал, что же делать. В голову ничего путного не приходило.

Синицын, наблюдая за его поведением, думал: «Или мужик разыгрывает меня, или на самом деле сбит с толку, ошеломлен, обстоятельствами раздавлен? Кажется, искренне переживает. Но может же столь искусно и притворяться. Разве такого не было?»

Синицын встал. Вышел в прихожую, стал обуваться.

– Вы… вы уходите? И… ничего.

– Ухожу, Осип Захарович, пока ухожу. Даю возможность вам еще подумать над обстоятельствами. А завтра – вновь встречаемся. Но – теперь уже в моем кабинете. Приглашаю.

– Что будет?

– Обычный допрос… с соблюдением всех формальностей. Помните, что признание вины, чистосердечное раскаяние смягчает меру ответственности.

– Но моей вины нет. Я не убивал! – воскликнул Омельяненко. – Не мог убить.

– А я и не утверждаю этого, Осип Захарович, пока не утверждаю, поэтому и станете давать показания в качестве свидетеля по делу. Я лишь высказал мысль, что у вас был мотив, чего и вы сами не можете отрицать; что у вас нет алиби, значит, теоретически вы имели возможность сделать это. А есть ваша вина или нет – окончательно решит суд…

– Суд? Какой суд?!

– Самый обычный.

– Неужели вы не видите, что кто-то меня подставляет?

– Да вы не волнуйтесь. Разберемся. И еще: не советую скрываться. Не усугубляйте свое положение. Все равно найдем.

– И в мыслях не было. Я невиновен, поэтому и прятаться не вижу смысла. Завтра буду у вас.

– Мудрое решение. Надеюсь, вы его не измените.

Дворкин и Фомин возвращались из ресторана, где крепко подкрепились. Обед получился на славу, и оба пребывали в преотличном настроении. Несмотря на продолжающийся снегопад и метель, они шли медленно, не торопясь. Каждый думал о своем. Уже подходя к зданию прокуратуры, Дворкин спросил:

– Что там, в журнале дежурств откопал?

– Ты оказался прав, – глядя в улыбающееся лицо следователя, ответил Фомин. – Ничего существенного. Запись телефонного звонка скупа, сделана впопыхах, никаких деталей. Обидно.

– Ты считаешь, что дежурный следователь не все записал?

– А ты считаешь, что такого не могло быть? – вопросом на вопрос ответил Фомин.

– Какие проблемы? Сходи и переговори с Яблоковым. Я разговаривал. Он говорит, что записал сообщение полностью. И никаких других существенных деталей не упустил.

Фомин с явными признаками сожаления в голосе сказал: