Константин Кокозов - Родственники

Однажды Алладин – десятилетний, самый старший внук Ильи Пантелеевича, проследил за тетей Фросей, которая, накормив и уложив спать своего полгода назад родившегося второго ребенка, вышла на минуту по делам. Алладинчик был тут как тут, залез в комнату через окно, расфасовал по карманам реквизируемое и неторопливо, тем же способом, как вошел, стал выходить, но в этот момент был пойман дедушкой, который следил за ним. Отобрав ворованное, дедушка наказал мелкого воришку ремнем показательным образом – при остальных детях, большинство из которых смеялись, когда попка Алладина краснела от ударов дедушкиного ремня.

Алладин и его младший брат Стефан верховодили в доме Габо, они были самыми старшими внуками. Они и помогали дедушке справиться с воспитанием всех детей, они же начинали вдруг, ни с того ни с чего, детский шум, плач, драки, разборки и так далее, и они же больше всех получали подзатыльников от Ильи Пантелеевича. Что интересно, когда дети были еще маленькими, по годику, по два, собственных родителей не интересовали ни их плач, ни их драки, иногда доходившие нечаянно до крови. Со всеми проблемами в отношениях внуков разбирались дед да бабушка Мария Варнавовна. Но с течением времени, когда дети подрастали, старшие начали уже в школу ходить и, соответственно, драк и шума стало больше, начали вмешиваться родители, если, конечно, заставали свое ненаглядное чадо плачущим. Однажды Алладин и Стефан подрались с детьми Володи и Фроси и те заплакали. Родители, вернувшиеся с работы, застали их плачущими, а младший сын Павел, увидев издали отца с матерью, стал так плакать, будто его кто-то резал. Тут Фрося наказала племянника Стефана, дав ему два подзатыльника, а Алладин успел убежать. Фросю, наказывающую Стефана, увидела его мама, Варвара, и пошло-поехало… Если бы на шум и гам, раздававшиеся со двора Габо, не вышли Илья Пантелеевич с Марией Варнавовной, в хлеву чинившие амбар для ячменя скоту, то далеко могли бы зайти в обвинениях друг другу родители двоюродных братьев. Такие ситуации возникали все чаще и чаще, а детей становилось все больше и больше. В каждой семье в пятьдесят восьмом году было уже по несколько детей: у Филиппа – шестеро, у Володи и Варнавы – по четверо, а у дочерей Ильи Пантелеевича – по пять ребятишек. Старшие дети у всех братьев и сестер ходили в школу, младшие – все девочки (кроме Варнавиных детей, у него были только мальчики), воспитывались дома, в основном дедом и бабой. Но именно в этом пятьдесят восьмом году Илье Пантелеевичу вдруг стало так плохо с сердцем, что он слег, а через две недели отдал Богу душу. Похоронили Илью Пантелеевича по всем правилам православной религии. Читал молитвы святой отец Ананий, который числился в открытой, разрешенной властями церкви настоятелем, а в основном жил в городе Марнеули. Приезжал он только в самые главные религиозные дни, такие как Пасха, Рождество, день Святой Богородицы, день Святого Георгия и так далее, а в воскресные дни и другие, менее значимые церковные праздники, святого отца в церкви не бывало. А жил там он потому, что болел, и ему врачи прописали дожить свой век в теплых краях. Если кто-то умирал и нужно было его хоронить со священником, привозили из Марнеули отца Анания или же приглашали священника из церквей соседних сел Авранло, Олянк. Кстати, не забыть бы сказать, что в остальное время, в воскресные и другие праздничные дни, религиозные обряды отправлял дьякон Антон Константинович Карагезов, человек начитанный и знающий несколько языков, много лет, работающий в селе заведующим сельмагом. После смерти священника Анания, дьякон Антон отлично справлялся со своими обязанностями, старался, чтобы в Божьем доме во все церковные праздники царила торжественная обстановка. Односельчане, видя это старание и беспрекословную веру Антона Константиновича канонам Православия, сначала попросили его, а затем написали всем селом большое письмо Патриарху всея Грузии Илие Первому с просьбой рукоположить дьякона Антона в священники и назначить его в Джинисский приход, в церковь Святого Георгия. Однако в грузинском городе Тбилиси, погрязшем в протекционизме и коррупционизме, за выполнение народной воли в патриархате попросили сорок тысяч рублей старыми, до деноминации шестьдесят первого года, деньгами, которых всем селом не смогли собрать. Да и сам Антон Константинович, человек беспредельно честный, верующий, не захотел второй раз поехать туда, где люди, облаченные в церковные рясы, без стеснения затребовали от него столько денег. Тем не менее, Антон Константинович до конца своих дней в должности дьякона служил в этой церкви, и люди могли прийти сюда и свечку поставить, и помолиться вместе с ним Господу Богу за грехи наши каждодневные. Нелишне напомнить, что и дом его, и сельмаг, который в то время находился в его доме, имели в селе культурно-просветительное и общественное значение. Даже у колхозной конторы столько людей не собиралось и не обсуждалось столько местных, районных, республиканских, всесоюзных и мировых проблем. Между прочим, здесь часто встречались односельчане, долго не видевшие друг друга. И тогда, поговорив немного о делах своих и общественных, встретившиеся обращались к Антону Константиновичу: «Дядя Антон, можно у вас посидеть, с другом поговорить». – «Конечно, можно» – следовал ответ. И они брали бутылку водки или вина, садились за стол и давай разговаривать и пировать. Здесь часто собирались пропустить по стаканчику, по два, учителя сельской школы и руководство колхоза. Жена Антона Константиновича Софья Кириаковна, сердобольная, хлебосольная женщина, тут же ставила на стол что есть в доме, чтобы ребята, выпивая, закусывали и не пьянели. Кстати, за это денег в доме Антона Константиновича не брали. Хозяйка дома, Софья Кириаковна не забывала на следующий день, увидев пировавших, пригласить их опохмелиться, наливала из собственных запасов. А в последнее время, когда уже в селе и закусочная была, и новый государственный сельмаг, Софья Кириаковна часто выходила на балкон и смотрела на дорогу, которая шла к конторе колхоза мимо ее дома. Увидев знакомых (а знакомыми было все село), любила обращаться: «Роман, Роман, Павлик, Гавриил, хорошая водка есть у меня, иди, попробуй стаканчик».

Далее продолжая тему религиозную, следует вспомнить, что считался самым авторитетным священником в Цалкском районе, конечно, святой отец Ананий, настоятель Джинисской церкви Святого Георгия. Говорили, что он был учителем словесности в начале века и искренне верил в Бога. Став священником, пострадал за веру с приходом советской власти, сидел пять лет, но не отрекся от Бога, а потому его молитвы имели особый тон, смысл и пользу. Вот поэтому, узнав о смерти друга, марнеульский знакомый Ильи Пантелеевича сам приехал и привез батюшку. Проводили в последний путь Илью Пантелеевича, отметили ему сорок дней и… начала давать трещину дружба между членами большой семьи Ильи Пантелеевича. Во-первых, уже не стали приводить маленьких детей к Марии Варнавовне невестки, а мужья молчали и поддерживали жен. «И правильно, женщина стара, сама еле ходит, трудно ей стеречь их» – говорили они. Во-вторых, сыновья по отдельности стали подходить к матери и предлагать поделить свободные комнаты, предназначенные Терентию, Емельяну и Василию, на тех, кто живет в селе фактически, в настоящее время. На вопрос матери, а как быть, если вдруг явятся братья ваши и не одни, а с семьями, отвечали: «Приедут – отдадим, без жилья не оставим». И, в-третьих, братья сами разговаривали между собой через силу, в основном и не общались, старались друг другу на глаза не попадаться. После смерти отца и Филипп, и Владимир, и Варнава построили по забору от своей половины дома до дороги, огородив свою территорию так, чтобы не ходить с братьями и их семьями по одной тропинке. Начались мелкие ссоры, когда через заборы перелетали куры, падал на чужую территорию с наспех уложенного без раствора забора камень, а в дождливую погоду, когда дождь лил ведром, вода, имея особенность идти там, где ей легко, собиралась, естественно, в тех местах, где ей дорогу перекрыли. Просто нужно было минут десять—двадцать, чтобы по территории каждого двора провести небольшую канавку, и тогда вода шла бы стороной и не заливала двор, по которому невозможно стало ходить. Раньше эти работы делались постоянно, когда гром начинал греметь перед началом дождя. А теперь, когда поставили заборы, не продумав, как в сильный ливень беспрепятственно будет стекать вода со двора, входить в дома Владимира и Филиппа невозможно было: собиралась вода почти у двери на половинке каждого брата, особенно во дворе, а иной раз вода даже попадала внутрь помещений. И тут начинались взаимные упреки, претензии и недовольства. Эти недовольства, сначала появлявшиеся по мелким поводам, скоро перерастали в более серьезные обвинения. Со стороны, услышав претензии, высказанные друг другу братьями и их женами, можно было сделать вывод, что они, один перед другим, виноваты в неудавшейся, тесной, несытной жизни. Раньше, даже год назад, когда в селе при разделе имущества близкие родственники устраивали скандал из-за того, что кому—то больше мисок или ложек досталось, сыновья Ильи Пантелеевича удивлялись, даже говорили: «Чего делить, все равно ничего нет в доме, какая разница, ложкой больше, ложкой меньше». Теперь очередь пришла за ними, за детьми Ильи Пантелеевича: никак не могли поделить между собой взрослые мужики, близкие родственники, три комнаты с коридорами. Дело в том, что тогда, наконец, сыновья уговорили мать, Марию Варнавовну, поделить комнаты, принадлежавшие с войны не вернувшимся братьям, ибо, как убеждали они, стало тесно. Мол, у каждого по несколько детей разнополых, растут не по дням, а по часам, надо бы мальчикам иметь отдельную комнату, девочкам отдельную, сейчас не первобытные времена, когда все члены семьи под одним одеялом спали. Более того, приводили доводы братья, эти комнаты есть, пустуют, всего-то надо поделить их между собой и все. Когда Мария Варнавовна, под давлением убедительных доводов сыновей, наконец, дала согласие на раздел этих комнат, оказалось, что разделить три комнаты с коридорами между тремя человеками не так-то просто. Это в арифметике три разделишь на три – получится единица, значит каждому по комнате с коридором, а в жизни получился совсем другой компот. Причина была в том, что солдатские доли, как называли эти комнаты в семье Габо, имели разную площадь и находились в разных местах Г-образного дома покойного Ильи Пантелеевича. Всем хотелось иметь дополнительную комнату рядом со своей, так ведь удобно. И потом, была еще одна загвоздка в этом дележе – половинка, где жила Мария Варнавовна. Филипп предлагал, так как у него больше всех детей – их было у него шесть, материнскую половинку отдать ему: «Пусть, если хочет, и мама с нами живет». Варнава был с этим не согласен, предлагал свой вариант, так как в настоящее время мама живет с его семьей и пожелала жить с ним она сама, то долю матери следует отдать ему. Тогда все братья восклицали. «Ага, зрт прокурор, в этом случае тебе три комнаты достаются!» Особенно Филипп был не согласен с мнением меньшего брата: