Константин Кокозов - Родственники

– У меня шестеро детей, а у тебя четверо, и ты хочешь сразу три комнаты?

– У меня все дети мальчики, завтра подрастут, поженятся, всем где-то жить надо. А у вас девочки большинство, отдадите замуж да еще несколько пар постельного белья в приданое предложите, и все заботы об устройстве их жизни закончились, – отвечал на это Варнава.

– Родителям все равно – мальчик или девочка, всех надо обеспечивать по возможности жильем. Если попадутся девочкам женихи с жильем, это прекрасно, может, тогда легче станет нам, родителям, у кого девочки. А если попадется представитель чистого пролетариата, не будет иметь за душой ничего, кроме самой души, надо все равно строить или дать какое-нибудь жилье. А потому предлагаю самый простой и естественный вариант: бросить жребий, кому что попадется, – заметил меньшому брату Владимир.

– А если мне попадется маленькая комната и в самом дальнем углу? – сказал Филипп.

– Нет, никогда я не соглашусь на жребий, – отрезал самый старший из присутствующих братьев, Филипп. Более того, Филипп настаивал, чтобы долю матери отдали именно ему…

Мать, видя, что сыновья ее, еще недавно послушные, тихие при родителях, заботливые друг о друге, неузнаваемо переменились, даже страшно становится слышать, как они не хотят уступать друг другу, высказала мысль пожить одной до самой смерти в своей комнате.

– И не надо вам раньше времени голову ломать, кому мою долю отдавать, – заметила она. На это сыновья деликатно дали понять, что эта комната, рано или поздно, станет свободной, потому и ее надо поделить, а жить может мама и в поделенной комнате.

Теперь давайте более подробно сообщим читателю, что собой представлял дом покойного Ильи Пантелеевича, и почему братья никак не могли разрешить сами, вместе с женами, этот архивопрос. Как было сказано выше, первоначально покойный Илья Пантелеевич построил дом прямоугольного типа размером пять на девять метров и разделил это помещение на две комнаты с коридором посередине. Еще имелась открытая веранда. На расстоянии двух метров от основного фасада по длине были установлены деревянные колонны, в количестве десяти штук, и на эти колонны спереди опиралась крыша дома. Снаружи получилось очень красивое единое здание, тем более что дом был и отштукатурен со всех сторон. Владимир был и плотником, и столяром, и штукатуром, словом, на все руки мастером, поэтому дом снаружи выглядел как игрушка. И крышу он покрыл красной черепицей, чтобы изящным дом стал.

В колхозе села Джиниси имелся небольшой глиняный карьер. Здесь добывали глину, готовили глиняный раствор, заливали по черепичным формам из доски. Через некоторое время вытаскивали и сушили в специальных сараях. А потом обжигали в специальных ямах, куда сначала укладывали аккуратно дрова, затем на дрова сверху выкладывали высушенную сырую черепицу так, чтобы между рядами был зазор, а после уже разжигали. Двое суток так обжигали изделия, а потом снимали – товар к употреблению был готов. Таким дедовским способом делалось, конечно, очень мало, но черепицы хватало почти всем – и для нужд колхоза, и для нужд села. Долго, длительное время этим способом получали черепицу в округе, почти в каждом колхозе. Во всех селах Цалкского района крыши крыли черепицей. Шифер появился в этих краях в начале шестидесятых годов.

Когда пришло время поженить сыновей – Терентия и Емельяна, Илья Пантелеевич построил для них такой же дом, как у себя, чуть больше даже. На одиннадцать метров удлинил свой дом к югу, куда позволял огород, в результате каждому женатому сыну были обеспечены комната размером пять метров на четыре и коридор шириной в полтора метра. И эта часть дома была покрыта черепицей. Только Филиппу и Володе Илья Пантелеевич, как известно, пристроил к восточной стороне дома комнаты так, что получилась буква «г», покрыл крышу шифером, только-только входившим в моду строительным материалом. Эта пристройка и комнаты в ней площадью получились меньше. Не позволяли размер и рельеф участка, как в пословице, «всем сестрам по серьгам» выделить. Чтобы пристройку эту сделать длиной в одиннадцать метров, а земли было только на десять, поговорил Илья Пантелеевич с соседом Семеном Манеловым, предложил поменяться этим метром или же выкупить, на худой конец. Тот наотрез отказал и добавил: «Умру с голоду, но лично вам не продам». Странным был Семен Алексеевич человеком: ни с кем из соседей не разговаривал, не здоровался. Если на его огород случайно перелетала соседская курица, он на все село внятно, со смаком проклинал и курицу, и хозяев, главное, применял в своем ругательстве во всеуслышание самые непечатные или малопечатные слова, хоть уши затыкай. Однажды учитель физики Семен Иванович Ильичев, проходя мимо его дома и услышав манеловскую базарную ругань, сделал замечание, мол, как не стыдно, взрослый человек, дедушка двух прекрасных внуков, дети – и ваши, и чужие – ходят по селу, слушают твой поганый язык, нам же, учителям, потом приходится исправлять прививаемые твоим, вроде бы безобидным, нецензурным ораньем пробелы в воспитании подрастающего поколения. Тот, не дав учителю закончить мысль, взялся за него. До драки не дошло, потому что Семена Алексеевича и Семена Ивановича разделял каменный забор, настоящий, на глиняном растворе. Более того, Семен Алексеевич ругал сельского учителя, не глядя на него, а занимаясь своим делом – приводил огород в порядок перед весенней посадкой картошки. Учитель послушал секунду-другую и говорит:

– Семен Алексеевич, имей совесть и уважай человеческое достоинство. Подойди поближе к забору и поговорим. Что ты, как ребенок, ходишь по огороду и выражаешься.

– Чего, чего? – не дослушав до конца, начал Семен Алексеевич. – Не о чем мне с тобой говорить, иди своей дорогой, учитель. Какой ты учитель! Знаем, как ты в Тбилиси учился: отец твой каждую неделю ездил в город. Знаешь, зачем? Чтобы магарыч – сыра головку и картошки мешок отвезти преподавателям, они ведь тоже с голоду помирали и до сих пор мрут. Ты думаешь, у тебя знания есть? Ничего у тебя нет: и знаний нет, и говорить по-русски ты не умеешь, как самый последний грузин говоришь по-русски, а ведь русский человек. Учитель! Два слова связать еле-еле можешь, себя учителем называешь, поставлю вот там, рядом с тобой чучело, на голову надену шляпу, и будет таким же учителем, как ты. И говорить научу его, как ты умеешь…

Семен Иванович послушал немножко Семена Алексеевича, видит, что зря начал разговор с этим человеком. Он и раньше его знал, но таким, каким сейчас стал, никогда тот не был. Раньше, если кто-нибудь что-то говорил, или кто проходил дорогой мимо дома, Семен Алексеевич ругался, не останавливался, но звук уменьшал, не все слова можно было разобрать, а значит и смысл сказанного. Теперь человек немного постарел и стал невыносимым со всех сторон. Не зря его отношения с единственным сыном натянутые, почти не разговаривают и не здороваются, хотя и живут в одном доме. Словом, вот такому человеку Илья Пантелеевич заикнулся поменяться несколькими квадратными метрами земли или выкупить, чтобы сыновьям построить однотипные, одного размера жилища. Только с ним, с соседом Семеном Алексеевичем, мог решить свой вопрос Илья Пантелеевич. Потому что граница огородов обоих односельчан проходила буквой «г» с юга к востоку, и, чтобы пристройку поставить такого же размера, как на южной стороне, не хватало буквально одного метра земли по ширине, а по длине можно было больше пяти метров и не давать. А землю взять в обмен на переданную площадь Семен Манелов мог с южного конца огорода Ильи Пантелеевича, где было еще несколько метров свободной земли. Между прочим, сын Семена Алексеевича Николай заикнулся в пользу соседа, мол, можно провести этот простой обмен. Семен Алексеевич сразу остановил свое чадо.