Валерий Казаков - Портрет жены. Повесть о настоящей любви

Вскоре я разгадал его тайну. Эта тайна оказалась достаточно примитивной. Просто каждый день с утра он появлялся у местного гастронома в своей обычной пятнистой куртке и сутуло стоял там, поджидая «гонцов» попроще. А когда покупатель спиртного с товаром оказывался на улице, – нагло «садился ему на хвост», то есть приставал с разного рода разговорами и расспросами, стараясь не упустить этого человека из вида. Проще говоря, преследовал. К тому же многие местные жители Бориса попросту побаивались, и завоевывать авторитет среди них ему было не нужно. Здесь его и так все знали по впечатляющему тюремному прошлому и серии показательных драк возле Дома культуры.

Так Боря Мамонт оказался в нашей компании, и потом, уже в процессе работы, когда мы кружком садились возле сумки с бутылками и закуской, он непременно откуда-то появлялся. Вырастал, можно сказать, из-под земли, из-под куска рубероида, из-под тюка пакли, даже порой из-под листа ребристого шифера, лежащего возле дороги. Боря Мамонт много пил, быстро пьянел и обещал нам когда-нибудь спеть самую блатную лагерную песню, которую переписал ему в общую тетрадь один московский фраер в Пермских лагерях. В виде благодарности и от широты души он порывался набить рожу тому, кто против нас «пойдет», плохое слово скажет или посмотрит на нас косо. Называл Александра Петровича «мощным стариком» и призывал нас всех прислушиваться к нему как следует, потому что он фронтовик и много чего повидал в своей косматой жизни. Не то, что мы – салаги.

***

Когда от сломанного дома оставалась уже небольшая куча пыльного хлама, хозяйка его третьей части, Мария Федоровна, вдруг наотрез отказалась от дров.

– Куда хотите, туда и девайте, – закричала она, когда мы привезли ей под окна очередную телегу гнилья. – И так уже всё кругом заложили этим мусором. Не пройти – не проехать.

– Ну, тогда продавать начнем, – шутя, ответил Замес.

– Продавайте, только не возите больше. Уже соседи начинают жаловаться. Всю лужайку у них захламила – телят привязывать негде. Не возите больше, не надо.

Первую тележку на продажу мы грузили с энтузиазмом, с приподнятым настроением: хоть какая-то компенсация за наши труды, за пыль, которая оседает в наших легких, за пот, который просолил наши выцветшие рубахи, за усталость. И никто из нас почему-то не вспомнил про Анну Федоровну, родную сестру Марии Федоровны, которая всегда чем-то недовольна, а особенно тем, что местный колхоз ничего не заплатил ей за кучу её мусора в сломанном доме. Никто из нас и предположить тогда не мог, что уже на следующий день Анна Федоровна придет искать свое и узнает про злосчастную телегу дров, проданную нами накануне. Мы ещё и ещё раз увидим её сгорбленную фигуру среди местных старушек, живо переговаривающихся о чем-то между собой. Потом она пройдет мимо нас неуверенной, медленной походкой, внимательно посмотрит на всех и ничего не скажет. Будет ждать чего-то в отдалении. Потом подойдет ещё раз и спросит, кто у нас бригадир, чей это трактор с телегой стоит возле порушенного дома. Я мельком увижу её бледное лицо, хитрые прищуренные глазки, и мне покажется, что она чем-то очень похожа на старую ведьму из детского кинофильма пятидесятых годов. До этого момента я всегда испытывал жалость к ветхим старушкам, живущим в крупных городах. Ведь город – это страна молодых. Там особенно остро ощущается старость, запрятанная в скорлупу одиночества, среди обольстительно-молодой городской суеты и тщеславия. Поэтому, наверное, в городе такие скверные старушки. Они живут завистью. А после того как я увидел Анну Федоровну, мне стало жаль её, хотя внешне она была ничуть не лучше.

Вторую телегу дров мы грузили под хмельком. Работа шла весело, но и тут быстрее всех работал Василий, его потная спина то и дело попадала мне на глаза. Вася весь покраснел, смачно покрякивал и отдувался, как будто этот однообразный труд доставлял ему некое удовольствие. Надо сказать, что в таких натурах, как Вася, во время тяжелой работы всегда появляется что-то родное и привячное. Это, наверное, оттого, что, не смотря на всё своё трудолюбие, такие люди никогда хорошо не живут и к благосостоянию не стремятся. Они даже не хотят потребовать к себе должного уважения. И это всем окружающим почему-то нравится. Мы ласково и снисходительно называем их – «святая простота». Погода стояла жаркая, а Вася между тем приходил на работу в резиновых сапогах и уверял нас, что ноги у него совершенно не потеют. Он так привык. Правда, иногда Колька Замес показывал заскорузлым пальцем на его литые сапоги и спрашивал с издевкой:

– Ты чё, Вася, на туфли заработать не можешь, в натуре?

– Да в сапогах практичнее, – смущенно улыбался Вася. Но Колька не унимался, он продолжал:

– Ты скажи, сколько фунфыриков после последней получки заглотил? А? Не помнишь? Так я тебе скажу. На пару хороших туфель – это точно. Так что не прибедняйся. Смело подходи к бабе и вымолачивай из неё стольник. Скажи, я тебя кормлю, обуваю-одеваю, а ты мне лапти купить не можешь. На кой черт ты тогда мне нужна, коза драная! Скажи ей.

Он говорил что-то ещё такое же грубое и несуразное, что в другое время и в другом месте могло бы покоробить, но сейчас почему-то вызывало смех, было в порядке вещей. Мне даже показалось, что я в этой новой для себя обстановке постепенно теряю ту интеллигентную окрыленность, которая сопровождала меня в Ленинграде. Я становлюсь таким же, как эти мужики с потными спинами. И мне от этого не обидно. Мне ничего не жаль. Ведь я сам выбрал этот путь.

***

Однажды после работы я решил пройтись по селу. Это было как раз то время, когда в Ленинграде я посещал изостудию или отправлялся к Михалычу совершенствовать рисунок. Там каждый вечер я был занят чем-то полезным. Здесь же долгими вечерами я порой не знал, куда себя деть. Моя душа изнывала от пустоты, оттого что мне некому высказать душу, поделиться сокровенными мыслями. Хорошо ещё, что весенняя тёплая улица с детства манит меня, особенно, когда установится, как сейчас, безветренная, мягкая погода, и от этого пение птиц как бы усиливается, становится близким, отчетливым – каждая трель на своем месте.

А может быть, это был только повод. На самом деле – мне очень хотелось заглянуть в библиотеку и вновь увидеть Жанну. Её спокойные, большие глаза с тяжелыми веками, её чистое и бледное лицо с маленькой родинкой над верхней губой. У меня было предчувствие, что вся моя дальнейшая жизнь будет зависеть от этой встречи, от первого впечатления, которое я произведу на эту женщину.