Валерий Казаков - Портрет жены. Повесть о настоящей любви

– Ты что это делаешь-то, старая твоя рожа? – закричала она, не давая старику опомниться. – Ты чему бригаду-то учишь?

– Не понял? – промямлил, удивленно тараща глаза, Петрович.

– Воровать учишь?

– Ничего не понял!

– А кто вчера телегу дров продал? А? Думаешь, не знали, что это мои дрова? Знали. И за дом, и за хлев мне колхоз ничего не заплатил, кругом меня обобрали, и вы ещё мои дрова продаете? Как это понимать? А?

– Так ведь дом-то Марии Федоровны. Она говорит, что ей дров больше не нужно.

– Дом дедушкин. А я его внучка, такая же, как Маша.

– Вот тебе на!

– Может, я за свою половину дома каждый год по двадцать рублей одной страховки платила, а стоит он пустой уже десять лет. Вон сколько денег-то набежало… Вот пусть мне за эту страховку всё до копейки и выплатят. А то я на вас в суд подам.

– А мы-то тут причем? – не понял Петрович. – Мы ничего не знали. Маша от дров отказалась – вот мы и продали.

– Да как это? Не знали они! Я страховку платила, а дрова, значит, ей? Вот как! Хорошо получается, ничего не скажешь.

– Мы не знали. Говорят же тебе.

– Вот и я ничего знать не хочу. Поеду завтра в город, прокурору заявление напишу. Пусть разбираются. Или страховку мою возвращайте обратно. Или дрова везите.

– Мы строители. Мы тут ни при чем, – попробовал объясниться бригадир.

– Да как это ни при чем, – не унималась старуха. – Дрова-то ведь вы продали? Продали. Кто же тогда мне деньги заплатит?

– В колхоз иди. Говори там. Может, они придумают чего, – решил вставить свое слово Коля Замес.

– Вот как!

– Да. А как иначе.

– Это, значит, зря мы с мужем деньги платили? Это, значит, зря у меня мужик на фронте был, весь израненный пришел? Это зря всё, что ли?

– Раньше надо было думать, бабуся.

– А ты не кричи на меня! Мне и так тошно.

– Раньше надо было думать. Надо была в колхозную контору идти рядиться.

– Я ходила, рядилась.

– Ну и чего они тебе предложили?

– Пятьсот рублей.

– Вот и надо было брать.

– Дак ведь я им ломать-то запретила. Запретила ломать я. Это они сами придумали.

– А сейчас не спрашивают, милая моя. Сейчас сносят всю рухлядь и всё.

Анна Федоровна немного помолчала в раздумье, потом спохватилась и закричала вновь:

– Ты мне зубы-то не заговаривай! Я тебя знаю! Жулика. Вы мне, как хотите, а сто рублей находите. Иначе я к прокурору завтра поеду. Как хотите, так, и делайтесь теперь. Дрова мои продали? Продали. Дом у меня сломали? Сломали.

– Ну, поезжай тогда к своему прокурору. Только ведь ничего не добьешься.

– А это мы посмотрим ещё, – пообещала старуха.

И она пошла прочь от дома с чувством исполненного долга. Мы стояли и смотрели ей вслед, и ни у кого не нашлось нужных слов, чтобы что-то сказать. Только когда она скрылась за поворотом, почему-то поднялся страшный гвалт. Петрович стал упрекать Кольку Замеса за то, что тот придумал телегу дров продать, – проку, в сущности, никакого, а сраму – за век не расхлебать. Тот рассердился, стал оправдываться: «Пили-то вместе, чего теперь виновного искать». И только Вася тихо сказал, с удрученным видом присаживаясь на землю: «Видно, придется платить, мужики. Что теперь поделаешь. Дрова-то действительно продали». И все мы удивленно на него посмотрели. Странная какая-то у Васи логика. Сидит он на пыльной земле с потным лицом в серой выцветшей рубахе, весь какой-то худой, некрасивый и рассуждает о справедливости, которую по отношению к нему никто никогда не проявлял. Зато он почему-то со всеми должен быть справедливым, всем должен помочь, всех успокоить. Эта его обескураживающая простота порой раздражает больше, чем пьянство, чем всё остальное, вместе взятое. И почему он такой? В церковь не ходит, Богу не молится, матерится порой, как сапожник, но душа у него при этом удивительно искренняя, до странности жалостливая. Душа по-настоящему верующего человека.

***

На следующий день я, шутя, разрисовывал мелом железную будку, которую нам привезли для хранения дорогих инструментов и стройматериалов. Будка была старая, неказистая, обитая каким-то ржавым железом и служила, по всей видимости, последний сезон. Я привычно орудовал мелом, как карандашом, а остальные члены бригады стояли у меня за спиной и давали мне, как им казалось, дельные советы.

– Сверху напиши: «Стройка века», – советовал Замес.

– А внизу нарисуй зайца и волка, – дополнил Вася. – И в углу ещё Петровича нарисуй с бородой.

– И с бутылкой водки, – продолжил Замес.

Погода была прекрасная, настроение бодрое, можно сказать боевое. Конец мая. Да что там говорить. Раньше в такое время я лежал где-нибудь на плоской крыше сенного сарая и, сощурив глаза, смотрел в небо, загорая и созерцая медлительные стаи белых облаков. Внизу уже шуршали лопухи, вся в сизых гроздьях соцветий млела под солнцем сирень, и всё вокруг было такое цветное, такое глянцевитое от свежей зелени, что поневоле думалось о хорошем. А сейчас из всего мая запомнилось только то, как мы ломали старый дом. Особенно отчетливо тот момент, как обрушился потолок, когда мы подцепили тракторный трос за угол дома и потянули. Дом накренился, заскрипел и стал медленно, со скрежетом заваливаться на один бок, как раненый зверь. Потом в нем что-то громко треснуло, как будто сломался у дома позвоночник, он страшно и протяжно застонал всем своим нутром и обессилено рухнул в серое облако пыли… Вот и всё. Дом умер. Перестало существовать гнездо человеческое. И мне подумалось, что когда-нибудь люди вот так же сломают и наши дома. От нас на земле ничего не останется. Не будет даже того уголка, в котором мы когда-то жили, тех предметов, которые мы видели каждый день, которые любили.

После обеда в тот же день мы делали разметку под фундамент будущей новостройки. Когда разметка была закончена, мы с Васей, вооружившись лопатами, принялись копать траншею под фундамент. Сначала работа пошла споро, гора земли с правой стороны от будущего фундамента быстро росла, и довольно скоро я с удивлением заметил, что величина траншеи этой горе как бы не соответствует. Эта гора земли явно была больше. Яма на месте будущего фундамента вглубь росла медленнее, чем этот черный бархан. К тому же моя спина вскоре стала мокрой, а плечи заныли от надвигающейся усталости.

Вдруг Вася перестал копать, выпрямился и с восхищением проговорил:

– Оцени!

– Что?

– Подними башку-то.

Я поднял голову и только тут понял, что это восклицание, скорее всего, должно относиться к какой-то проходящей мимо нас женщине. Повернул голову в сторону дороги и тотчас нашел её глазами. По деревянному настилу мимо нас проходила Жанна Ладан. Всё в ней на этот раз было восхитительно, эффектно и ярко: высокая грудь, полные ноги в гладком капроне, пышные каштановые волосы. Да что там говорить. Это было явление из другой жизни, в данный момент далекой. Из той жизни, где есть проза и поэзия, живопись и архитектура, фонтаны и скульптуры в тенистых парках. Где всё тонко, изящно и пахнет цветущими ландышами.