Мария Козимирова - Следы. Рассказы

Любовь, такая штука… она не спрашивает, вор ты или честный, где живёшь, сколько лет, есть деньги или нет, красивый человек или не очень… этой безбашенной любви всё до «лампочки» Но, где бы она не случилась, всегда красивая – хоть с цветами, хоть и без цветов!!! Приходит ни откуда, как ураган, берёт в свой сладкогорький плен, и всё!!! В Магадане на лесоповале и пришла к Надюхе любовь нежданная (а у кого она жданная?) в виде такого же заключённого. Деляны рядом, вот и встретились два одиночества. Его звали Виктор Мороз, а её просто Надюха. И встреч-то было, раз-два и обчёлся… Условия не те, чтобы объятия не разнимать… Да много ли для страсти надо? Забеременела от любимого Мороза. Радости конца не было. Ей два года осталось, ему пять. Доживём, встретимся на воле. Мечты…! Родилась дочка. Викторией назвала – в честь любимого! Надюха няней стала работать в лагерном приюте. Иногда со своим Морозом парой слов перекинутся, улыбкой, и то сердца горят при Магаданских морозах. Как бы ни было, вышел Надюхин срок. Взяла она дочку на руки и вышла на свободу! Господи, благодарю тебя, что дал силы, преодолеть всё, что люди присудили! Не воровка больше, хотя и не крала сроду ничего. Свобода! Ещё и Виктор договорился с дежурным, чтобы проводить, хоть и не расписанную, жену с дочкой. И когда он заходил в домик, где ждали машину освобождённые, раздался выстрел!.. В спину! Упал её драгоценный Мороз лицом вниз, как будто поклонился до земли, прося прощения у своих любимых, не расписанной жены и крошки дочки, которой даже личика не видел. Из зависти, к чужому счастью убили, как бы при попытке к бегству!!! Беспредел был. А дома, в родной Хайте, не приняли «зычку» с выблядком. Кто это с воровкой знаться будет. Воровали все, кто, где что мог. А не пойманный-то, не вор!.. Отец погиб на фронте. Мать показала на дверь. Без них тошно!!! А вот радовалась, жить торопилась, как ни коверкала её эта самая жизнь. Хохотушка Надюха в сорок лет замуж вышла, успела двух девчонок родить, Викторию замуж выдать и умереть от рака. Пожила бы ещё, чё уж в пятьдесят пять то умирать? Мне не довелось похоронить подругу – я сама лежала в онкологии.

1981 г

Есть такое село Мурино на самом краешке самого прекрасного озера в мире Байкала. Стоит себе 150 лет и в ус не дует. А чего ему дуть, если расположилось между морем и небом. Живёт себе 150 лет и ещё, дай Бог, три раза по стольку. Любые встречи-свиданья вызывают воспоминания. Два дня назад я встретилась с Мурино. Без году семьдесят лет назад я провела в этой деревеньке полтора месяца своего послевоенного голодного детства. Этот полустаночек с красивым вокзальчиком из тёмного дерева, эта широкая дорога, ведущая прямо в добрые, сильные руки великого Байкала, как откровение, что Бог есть, и Он милостив. Я бегала босиком по этой непривычно широкой дороге прямо в объятии озера-моря и долго сидела у самой воды, слушая её нежный, тихий плеск-разговор. Она пела мне о будущем… А где ещё мечтать о несбыточном, как не у живой воды? Перебирала разноцветье камешков, улетая детской мечтой в неведомые края. А пока я сама жила в неведомом краю. Было это из области «фэнтэзи», как сейчас говорят. Но лирика лирикой, а привезли меня сюда на откорм. Уж больно мала и худа была девчонка после многих мытарств. Сразу после войны моя сестра с мужем не были демобилизованы, а были отправлены вот сюда в Мурино. Муж сестры, Соловьёв Николай Дмитриевич, офицер сапёр по военной профессии со своим отрядом сапёров, то ли строили, то ли ладили эту железную дорогу. А это тебе не комар чихнул, это «Москва – Владивосток», участок Кругобайкальской железной дороги, самый трудный и сложный Великой Транс-Сибирской магистрали. Во куда меня занесло опять. Как помню, в те поры по этой «железке» летели навстречу друг другу с запада на восток эшелоны со всяким грузом, ехали солдаты в теплушках с японской, составы с вооружением. Страшно было смотреть, как летели эшелоны, тревожно гудели при встрече, распуская за собой чёрные шлейфы дыма. Не было тогда электровозов. Как умудрялись машинисты водить день и ночь свои паровозы, беспрестанно кидая уголь в ненасытные горла топок. Но и была в этих, летящих всегда вперёд, железных монстрах какая-то притягательная сила. Я любила подолгу стоять и заворожено смотреть на летящие составы, и тоже хотела куданибудь улететь далеко-далеко, на край земли, и посмотреть, что там, за краем. Хозяйка домика, куда определили сестру с мужем, была немногословной и на вид суровой. Она меня не обижала, но работой нагружала. И когда я убегала к вокзалу и, стоя под откосом, неотрывно глядела на этих летящих железных птиц, она подходила сзади и окликала меня…

– Мара, подь-ко сюда, – звала меня домой добрая хозяюшка и всегда старалась впихнуть мне какую-нибудь еду. – Ну и чё ты там милая не видывала? И не надоест тебе? Чё-то ты девонька от людей отчуждаесся? Чё-то всё одной тебе охота быть? Можа, обидел хто? Я молчала, не зная что ответить, и принималась за работу, какую она мне укажет. Даром хлеб-то сами знаете, где есть, в мышеловке…. Я не была ленивой, но и рвать жилы, например, мыть чего-нибудь не любила. До сих пор терпеть не могу мыть полы, стоять в этой унизительной позе: вверх попой, вниз головой. Но я не о своих трудовых подвигах, я о Муринской сказке собралась писать. Вот всегда у меня так, всё сыздаля получается. Нет, чтобы конкретно, так мол и так… нет, развезу хляби, как деревенская дорога в распутье. Ну, чё теперь сделаешь? Как умею. Сидит у меня в памяти это Мурино. А как я омулем досыта наедалась, как к соседке через дорогу ходила покупать у неё огромную ягоду викторию, такую крупную, что иную ягодку откусывать приходилось, так велика была. А омуль – благородная рыба. Моя сестра с хозяйкиным сыном Аликом часто в море выходили глушить толом целые косяки этой красивой серебристой рыбы. Лично для меня – это самая вкусная рыба на свете. Выпросилась я однажды у сестры взять меня с собой. Мне скоро четырнадцать лет, столько воды кругом, а я только и ловила малявок в банку на Лене, когда скиталась брошенным щенком. Господи, сколько здесь еды! Тайга рядом. А там всего полно!.. Выпрошусь бывало у баб взять меня с собой по ягоду, обомлею от изобилия и таёжной красоты.

Бабы стайкой бегут в лес вперёд, а я не умею по лесу бегать, как лосиха. Мне много не надо. Я теперь сытая, мне интересно всё видеть. И я во все свои голубые глазки пялилась на эту таинственную и красивую жизнь леса. А ягоду в те времена брали просто руками да осторожно, чтобы веточку ненароком не обломить, или выдернуть из земли. А про ягодники и говорить нече. Черника, голубица, позже клюква, но главная ценность, брусника. Стоит склониться к земле, и увидишь крупную, красную блестящую и спелую до черноты волшебную бруснику. Сразу вспомнилось, как я Стасика от лишаёв лечила. Разотрёшь свежую ягодку на лишае, глядишь, дня через два-три кожа у ребёнка чистенькая. Никаких тебе лекарств. Здесь в тайге и в Байкале было столько еды, что мне даже стыдно стало есть это богатство одной. Ведь у меня в Иркутске подружка Васёнка осталась, и при том тоже не сытая, а я тут… это как-то неправильно. Зайцем сгоняла за подружкой. Спали с ней на одной лавке. Сейчас мне одной тесно сидеть, а тогда мы, две тростиночки умещались и ничё с нами не сделалось. Вот уж и поели мы той ягоды досыта. Другой-то еды всё равно не было. Решили мы с подругой торговлей заняться. А чё? Ягода, как сейчас говорят, на халяву. Угольная платформа, пожалуйста, зайчиками в Слюдянку «бизнес» делать. Набрали по ведру прекрасной брусники, прикатили бизнесменки липовые, стоим на этом бело-розово-мраморном вокзале, торгуем. Гранёный стакан с «походом», три копейки.