Николай Серый - Лесной старик. Роман

И она лукаво и придирчиво посмотрела ему в лицо, и вдруг она явственно ощутила, что он искренне, – хотя и невольно, – благодарен ей за учтивость. Он растроганно улыбнулся и пробурчал:

– Право, я смущён. Но вы не стесняйтесь меня… Я сейчас прикажу, чтобы чертоги покойной хозяйки привели для вас в абсолютный и стерильный порядок…

Алёна согласно кивнула головой и отозвалась:

– Я прикатила сюда вовсе не для того, чтобы затевать оголтелую распрю. Я не ищу препирательств… Уж простите меня, Тимофей Захарович, за те грубые эпитеты, которыми я в сердцах вас обхаяла. Давайте прекратим зряшную хулу! Но нам обоим пока не надо афишировать наше примиренье и вероятный союз. Мы покамест будем старательно симулировать нашу вражду. Ведь наш хозяин до жути подозрителен… Рецидивы профессии пока ещё дают о себе знать… Я предлагаю вам, Тимофей Захарович, поладить со мной на этом…

И Шилов на всякий случай, из привычки к осторожности вдруг мастерски изобразил на своём лице лучезарную радость. Но Алёна, распознав интуитивно нарочитость его радости, предостерегла его:

– Вам не стоит со мной притворяться. Для того, чтобы наверняка облапошить другого человека, необходимо сначала обмануть самоё себя. – А затем после короткого молчанья она, протяжно вздохнув, присовокупила: – Простите меня за неуместную сентенцию! Я ведь категорически не желаю ничего преступного! Я просто смиренно прошу вас уберечь меня от каверз и подвохов со стороны здешней ехидной челяди. Ведь я – не преступница, и я никогда не была ею! Просто я очень не хотела, чтобы Галина, как чахлая крыса, околевала в паршивом изоляторе на скрипучей и жёсткой койке. И поэтому всю вину я взяла на себя… Но ведь и вам, Тимофей Захарович, грешно сейчас пенять на вашу покойную хозяйку!

И Шилов с нечаянной даже для самого себя заботой о ней вдруг промолвил:

– Вам сейчас нужно хорошо выспаться. У вас уже язык заплетается. Но даже самая лёгкая дремота, несомненно, освежит вас. Апартаменты для вас будут полностью готовы уже через двадцать минут.

И вдруг она нервозно спохватилась:

– Но мне же поручено составить меню к обеду! Хотя менее всего мне сейчас нужна парадная трапеза… Но теперь делать нечего!.. Пусть нам состряпают украинский борщ с молодой, но жирной говядиной, крупно нарежут на большом блюде ветчину, сало и сырокопчёную колбаску, а затем на стол подают баранье рагу со свежей картошкой, с артишоками и с густым соусом из чёрного перца. И пусть завершат наш обед ломтики поджаренной форели или осетрина в кляре… Не забудьте густую сметану, и красное натуральное вино из Тамани… У меня в крови не хватает гемоглобина…

И Шилов одобрительно произнёс:

– Вы угадали, что наш барин не слишком привередлив в еде. Заморские яства и деликатесы явно ему не по желудку! Наш хозяин будет весьма доволен теми скромными кушаньями, которые вы сейчас избрали. Но много он, конечно, не съест, поскольку он теперь мается на строгой диете. У нас обедают в два часа пополудни.

Она понятливо кивнула головой и проговорила:

– Время и порядок принятья пищи менять мы, конечно, не будем. В чужой монастырь не прутся со своим уставом…

И Шилов миролюбиво ей проворчал:

– Я всё понимаю и смекаю… Но я хотел бы надеяться, что меня не турнут отсюда…

– Всего доброго вам, – промурлыкала она, – и, пожалуйста, не держите на меня зла. Мы вместе ещё хлебнём из праздничного кубка! Мы, ликуя, выпьем заздравную чашу!.. И я больше не буду чопорной с вами… Но сейчас я не смею вас обременять!..

И он церемонно, но слегка юродствуя, поклонился ей в пояс, а затем направился прочь из гостиной. Алёна пристально поглядела на его ссутуленную спину и вдруг подумала: «Мне крайне необходимо покемарить, поспать… Хотя бы глоточек безмятежного отдыха… Ведь моё положенье пока ещё зыбко. Мне нужны силы. Но ежели я за обедом не совершу непоправимой ошибки, то я гарантирую себе безопасное обитанье в этом горном ареале… Надо поменьше трындеть и хныкать… Сейчас после контрастного душа с ароматным гелем я свалюсь в накрахмаленную постель и буду два часа дрыхнуть… А потом – косметика, макияж, грим и помада…»

И невольно она смежила уже неподъёмные веки, и вдруг она услышала, как Шилов аккуратно притворил за собою дверь…

Серов за столом в личном кабинете подробно записал свою беседу с Алёной в большую коленкоровую тетрадь, а затем упрятал наброски романа в сейф. После рассеянного блужданья по кабинету Серов уселся на мягкий диван и крепко задумался…

Он смутно ощущал, что в его сознаньи, психике и личности вдруг произошли чрезвычайно важные измененья, но он ещё не постиг, какие именно… А с ним всего лишь пару мгновений назад случилось то, что его периодические, временные состоянья «мистического зверя» стали, наконец, его подлинной сутью. Но всё-таки частица прежнего человека ещё сохранялась в нём…

Но теперь отставного генерала более всего волновали слухи, которые бессовестно распускала его младшая сестра. Он уже не сомневался в том, что эти позорные пересуды и сплетни достигли его товарищей и начальства. И, разумеется, достоверность столь важной информации была хотя и негласно, но скрупулёзно проверена. Были составлены протоколы, депеши, сводки и рапорты, а затем все эти документы бдительные секретари в погонах бережно подшили в папку с его персональным досье…

«Удружила мне ушлая сестричка, – подумал он, – не погнушалась она даже клеветою. А вдруг, – и Серов сладострастно оцепенел на просторном и мягком диване, – сестра просто выдала свои сексуальные мечтанья за действительность. Ведь такие скандальные слухи не могли бы значительно увеличить безопасность моей окаянной сестры. Хотя, разумеется, люди всегда боялись тех, кто в принципе не имеет моральных и нравственных препон. А криминальные авторитеты могли бы до печёнок уверовать в то, что боевой и засекреченный генерал способен жесточайшим образом отомстить бандитам за свою родную сестру, которая вдобавок оказалась его любовницей… Но вдруг сестра всё-таки угадала те мои кошмарные чувства, которые я старательно, – хотя и тщетно, – таил внутри даже от самого себя? А вдруг она согласилась бы на извращённую взаимность?.. Неужели то безмерное наслажденье, которое я считал немыслимым, было всё-таки мною достижимо?..»

И вдруг ему вообразились неистовые наслажденья с его собственной сестрою… А затем ему подумалось о том, что если бы он с предельной откровенностью вдруг описал в своём романе все эти эмоции, ощущенья и событья, то его книгу нормальному человеку было бы стыдно читать…

А вскоре он мрачно и злобно кручинился о том, что по нравственным соображеньям он упустил своё бурное наслажденье с сестрою. И чудилось ему, что его неприкаянная сестра горько упрекает его с небес за верность моральным заветам и догмам…