Галина Асташина - Авантюристка. Или Большие тайны маленькой компании

В большом строгом кресле в изголовье стола всегда восседает Судья. На нем черная шелковая мантия, напудренный парик, в руках старинная книга «О причинах бедствий людских». Полночь. Час настал. Она слышит голос: «Над теми, которые преданы похоти, диавол взял власть. Чарами и прелестями своими вовлекают они неразумных и незрелых в его сети. Потому хуже других во сто крат погрязшие в мерзостях плотских. Наказание им только смерть.» Мрачные фигуры, сидящие за столом одобрительно кивают головами, покрытыми темными капюшонами, скрывающие лица монахов тайного Ордена Справедливости. Монахи кивают в такт строгим речам, встают и протягивают руки кверху: «Смерть блудницам! Смерть диаволицам! Смерть и только Смерть!» – жуткие призывы гулко разносятся по всему черному залу.

Одна за одной гаснут свечи, темнота сгущается, а в углу, около входа, начинает клубиться пар, в котором постепенно угадывается укутанная в белое фигура. Саван скрывает силуэт Старухи с длинной косой. В ее костлявых руках окровавленные, отрубленные головы паскудниц. С этих бледных голов медленно капает кровь. «Почему у них головы лысые?» – Думает Таня. – «Ах да, женские чары в волосах, так написано в фолианте. Судья знает всех казненных девиц поименно, называет каждую жертву. Все кончено. Очаровательные распутницы мертвы. Судья: Ее Величество Смерть довольна обильной жатвой, ибо сказано в Книге Книг: «…Нет гнева большего гнева самой мудрой женщины на свете».

Таня знает по именам всех казненных, всех – они же ее лучшие подруги. Подруги по школе. Самые симпатичные, с милыми личиками. Как славно! Еще несколько красавиц никогда не встанут на ее пути: они были в руках самой Смерти, а это значит быть беде – с ними обязательно что-нибудь случится.

Таню всегда тянуло к взрослым мужчинам. По вечерам, когда жители барака начинали медленно и тупо пьянеть, а у многих, наоборот, развязывались языки, она, затаив дыхание, слушала рассказы сидельцев о лагерной жизни. Иерархия тюремных каст, значения татуировок, завораживающие подробности жутких разборок между заключенными, подробности удовлетворения половых извращений – все это было ярко, необычно и гораздо интереснее всех романов на свете. Тихая, некрасивая, неприметная, она вертелась около пьяных мужиков, давно привыкнув и к отборной ругани, и к сальным подробностям тюремных баек. Убирая за бывшими лагерниками пустые бутылки, вынося полные банки окурков, она внимательно их слушала, слушала и запоминала все, все до мельчайших подробностей.

В поселке все считали Таню подругой Витьки Богомолова, оттрубившего «на хозяина» пятерик за разбой и жившего в Шебутихе на поселении несколько лет. Поговаривали, что у нее с Витькой большой роман. А роман тот был пятиминутный, без девичьего кокетства и стыда, без ухаживаний, ласковых, хороших слов и жарких поцелуев. Как-то вечером, после обычных посиделок, наговорив Тане каких-то глупостей вперемешку с пошлятиной, обняв ее за талию, хмельной Витька заволок Таню в котельную, где она получила первое представление о сексе. Удовольствия от этого занятия она не испытала, скорее наоборот. А потому все иллюзии о любви из головы напрочь выбросила и с Богомоловым в подвал больше не спускалась. «Большой котельный роман» так и остался без продолжения.

Знающие люди говорили, что в столице есть особые клиники, где лицо можно изменить до неузнаваемости: исправить нос, что-то там подтянуть, укоротить или подшить – правда, удовольствие это чересчур дорогое. «Это им можно подтянуть! А мой нос лучше вообще отрезать. А вот как подбородок-то сузить? Или скулы – это же мечта монголов. Волосы могли быть и погуще! – она в сердцах разломила расческу, и вслед за ней на пол полетели дешевые духи, пудра и огрызки старой маминой помады. – Помочь сможет только операция! А такую, как сейчас, разве что урод какой заметит, такой же урод, как Витька, а мне такие даром не нужны, блатари пьяные!

Может, мне в какой-нибудь институт или техникум поступить, которые попроще? А если срежусь, тогда и черт с этим образованием! Жалко, конечно, как ни крути, все-таки была бы хоть какая-никакая, а профессия, может, тогда в Москве легче будет остаться. Честно говоря, на это надежды мало: какое тут, в Шебутихе, можно получить образование, – да никакого! С другой стороны, если все будет напрасно, и так проживу. В торговле, например, нищих нет, там безо всяких институтов от пуза едят. Главное, чтобы деньжата водились: c ними все двери открыты, а честным трудом одни мозоли заработаешь. Матери, например, чтобы цветной телевизор купить, как минимум, три года вкалывать надо, причем не пить и не есть, а только копить, копить и копить. Вот и выходит, что жить честно и жить хорошо – понятия друг друга исключающие. А что в остатке? А в остатке только дураки и остаются: облапошить какого-нибудь простака нетрудно, способов много, надо только соблюдать правило трех «не»: «не верить», «не бояться», «не», «не»… черт, забыла третье, ладно, пусть будет «не влюбляться», – успокоившись принятым решением, она взяла учебник по химии и стала его перелистывать.

Но мысли ее были далеко: «Правильно один мужик сказал: «Влюбленная баба глупее самой глупой овцы». Поэтому я не должна влюбляться раньше, чем заработаю деньжат, а потом необходимо за Москву зацепиться. Но как? Воровать не умею, да и сидеть на нарах не для меня. Остается кого-нибудь околпачить. Методов много, наслушалась в бараках. Но одной в столице немного страшновато, чего уж тут говорить. Подруг у меня нет, да и не нужны они, все они шлюхи подзаборные, за мужика все отдадут и любую тайну раскроют. Придется все самой…

Сюда не вернусь никогда, факт. В этом болоте пусть всякая рвань живет, я не для этой жизни рождена. А как же мать? А что мать? У нее своя жизнь, ей всегда было не до меня, она еще ничего, не очень старая, вроде здоровая, найдет себе кого-нибудь. Интересно, от какого же урода она меня родила? Молчит как партизан, никогда и никому не проговорилась. Сама-то она на лицо ничего, получше своих подружек, особенно если глаза накрасит. Подцепит кого-нибудь с деньгами, а потом другого, а потом… Да пошла она… Бог мой, как же мне все здесь обрыдло! Плюнуть и растереть эту ненавистную Шебутиху, гори она синим пламенем! Никогда сюда не вернусь, хоть под расстрелом».

После выпускных экзаменов, скучного прощального вечера, – с танцульками под гармошку и пьяными обещаниями дружить до гробовой доски, – Таня стала лихорадочно собираться в столицу. Для матери и всех остальных говорилось одно: Таня поступает в институт. Мать робко советовала ей сдавать экзамены в Мурманске или Петрозаводске: там, мол, конкурс поменьше и учиться легче; говорила, что люди на Севере проще, да и к дому все ближе будет. – «Отстань, это мое дело, куда мне ехать и где учиться, как-нибудь сама разберусь. Нет, вы только посмотрите, это кто мне советует!? Та, которая приехала в это захолустье вместо нормального города, та, кто живет в бараке с подонками? Лучше бы ты переехала в маленький, но нормальный город, наверняка там больше возможностей для женщины. И вообще, что ты добилась в своей жизни? Меня родила, только сама не знаешь или помнишь от кого. Ничего ты в этой жизни не поняла, прозябаешь здесь и сиди дальше. А я в столицу поеду», – огрызалась дочь и торопила время: «Скорее бы уже уехать отсюда.»