Галина Асташина - Авантюристка. Или Большие тайны маленькой компании

Я тебе койку выделю, но, предупреждаю, за деньги. Сама понимаешь, как я рискую: прописки у тебя нет, экзамены закончились, в новых списках института ты не значишься. Место на ночь – пять рублей. А жить будешь как в санатории: помыться, погладиться – полный набор удовольствий, но только до десяти утра, потом я все свое хозяйство запираю. Если захочешь остаться на несколько дней, то деньги вперед. – Федорыч ухмыльнулся и подмигнул Татьяне. – Да, сюда прошу без кавалеров, у меня с этим строго. Если надолго ко мне соберешься, я сам тебе кавалера найду. И денег с тебя не возьму – во как! Думай!»

«Ну и тип! По пятерке! Как в гостинице… Вот жук! Организовал ночной санаторий, а днем все шито-крыто, никого посторонних не видно, никого нет. Наверняка у него целый воз детей, их кормить надо. Ай да комендант этот самый Федорыч, далеко не так прост, может, когда и мне пригодится этот проныра, надо же, он мне кавалера найдет!» – Таня представила Федорыча в обшарпанном рабочем халате и стоптанных сандалиях и прыснула со смеху.

Такси остановилось рядом со входом в институтский парк. Двое молодых, дорого и модно одетых юношей минуту-другую договаривались о чем-то с водителем, вышли из машины и направились к общежитию. Первым Таня увидела Игоря, следом за ним, не торопясь и смотря себе под ноги, вышагивал стройный блондин в очках. Таня осмотрела платье, порядком вымоченное дождем, хлюпающие босоножки, и у нее испортилось настроение. Со злости, рывком, она пыталась поднять с земли две большие, набитые вещами сумки, но тут же подскочил шофер и подхватил их.

В женском крыле общежития, около окна, за этой встречей внимательно наблюдал Федорыч. Стряхнув пепел от папиросы, он подумал: «По всему видать, еще приедет, и не раз… ох, дуры-девки, ох дуры…»

С моря дул свежий легкий ветер. Накинув шелковый халат, Марина подошла к балконной двери и не смогла отвести глаз от дивной, пронзающей душу красоты. Ей захотелось, чтобы время остановилось и она смогла бы запомнить это мгновение на всю жизнь: верхушки высоких мохнатых сосен плавно раскачивались, вторя легкому ветру, чистый белый песок в лучах янтарного солнца казался золотой россыпью. Солнце проникало сквозь зеленые хвойные лапы и мягким розоватым светом заливало все вокруг. В утренние часы Балтика была сказочно прекрасна.

Закрытый санаторий для партийных функционеров спрятался от посторонних глаз в сосновом бору Юрмалы. Отдыхающие, – а их в белом особняке было раз-два и обчелся, – тщательно охранялись. Однако явного присутствия всевидящей службы Марина не замечала. От отца она знала, что доблестные чекисты, охраняя «объекты», одновременно ведут за ними пристальное наблюдение, фиксируя любое перемещение и контакты. Это осталось еще от сталинских времен, когда неутомимые органы вели досье на всех без исключения приезжающих. Мало что изменилось в их тайных играх и в конце семидесятых… Большинство населения великой страны тихо поругивало власти на кухнях; смельчаки-одиночки преследовались, но это было где-то там, далеко, очень далеко от жизни Марины. У нее героических знакомых не было, и в суть идеологических споров, которые часто возникали между студентами, она не вникала. Ей по-человечески жалко было тех, кто осмелился выступать против системы, но в ней говорила осторожная женщина с задатками философа: «Любой режим рождает недовольных, и они, рискуя всем, знают, на что идут».

Только здесь, в Прибалтике, она почувствовала, что порядком устала от суетливой Москвы, от университета и даже от своих закадычных друзей. Одиночество ее не томило: хотелось бродить по белому песку вдоль берега, дышать воздухом католической Риги, пить кофе в маленьких уютных кафе, недалеко от ратуши, и слушать, слушать дивную музыку великого Баха в Домском соборе. В мечтах она представляла, что у нее здесь большой дом (как у Высоцкого, «…с балконом на море»), здоровые красивые дети, хорошая библиотека. Иногда ей казалось, что она уже когда-то жила в Риге, так же бродила около моря, собирала ракушки и камни, искала янтарь. Она закрывала глаза и видела одну и ту же картину: они вдвоем, мама и дочь, идут вдоль моря и тихо беседуют. Как всегда, теплые мамины руки гладят непослушные волосы дочери. Ей слышится родной голос… Прошло больше года как не стало мамы, но боль не утихала. Марина постоянно казнила себя, что в тот роковой час ее не было дома, что не смогла помочь, не спасла, не простилась наконец. Разум говорил: судьба, а сердце не давало покоя. И время, которое, говорят, все лечит, почему-то не лечило. Вспоминалось утро того дня – ничто не предвещало беду. Как обычно, мама разбудила ее и позвала завтракать; отец уже собрался, ждал машину, укладывал какие-то документы в папку. Все, как всегда. Они над чем-то весело смеялись. А потом муж и дочь спешно уехали по своим делам. Сердечный приступ начался внезапно: острая боль за грудиной сковала движения и не дала дойти до телефона. А всего-то надо было пройти десять шагов.

На маленьком столике мелодично и требовательно звал к себе телефон. Через секунду в трубке послышалось четкое: «Соединяю».

– Дочь, как ты там? Еще не устала отдыхать?

– Привет, пап, нет, не устала. Здесь так хорошо. Правда, море уже остывает. Ноги грею в песке, как ты велел. Чуть-чуть загорела —сам увидишь.

– Если хочешь, останься еще на пару недель. Я свяжусь с директором. Может, тебе деньги выслать, что-нибудь, наверное, приглядела в Риге?

– Спасибо, пап, ничего не надо, и деньги у меня еще есть. Я уже собираюсь домой, скоро же мамина годовщина. Ты собираешься со мной на кладбище?

– Посмотрим, как у меня сложатся дела. Заранее ничего не могу сказать. Я же человек подневольный. Значит, как договорились, в пятницу ты едешь в Ригу, потом самолет, плюс дорога, где-то к шести, к семи ты должна быть дома. Или даже раньше. Машину в аэропорт я за тобой пришлю. Если буду свободен, вместе поужинаем. Тебе тут кавалер названивал, сын Ольги Ивановны, как его там, забыл…

– Кирилл, – буркнула Марина, подумав: все ты, папа, прекрасно помнишь, хитрюга мой.

– Целую, дочка, до встречи. Если что срочное, звони после десяти на дачу.

В трубке щелкнуло, затем послышались необычные гудки, и мужской голос по-армейски четко спросил: «Марина Алексеевна, дежурный офицер связи майор Меркушин. Москва еще на проводе. Вас с кем-нибудь соединить? – «Спасибо, я попозже… буду звонить», – на одном дыхании прошептала Марина.

Знал бы этот офицер, как ей хотелось позвонить именно сейчас: услышать мягкий спокойный баритон… «Интересно, что он делает сейчас, вот в эту минуту? Может быть, он тоже думает обо мне? Нет, так не бывает… Может, все-таки набрать номер? – Нет, нельзя, не отсюда. Нельзя Илью подставлять. Здесь же все звонки фиксируются, все разговоры записываются. Ровно через сутки на столе у отца появится что-то вроде докладной записки: спецсанаторий, Юрмала, номер люкс, время, абонент звонил по такому-то номеру, кому принадлежит номер, сколько длился звонок и распечатанный текст разговора. Самое смешное, что я сама толком ничего не знаю об Илье – всего-то два раза встретились, а отец узнает все: мало того, что о нем самом, так и обо всех родственниках. К тому же очень оперативно, буквально через сутки».