Михаил Черкасский - Кошка-дура. Документальный роман

Поздоровались, довольно натянуто. Лишь добрые темные глаза Анны колются бенгальскими искрами (сразу вспомнила, как недавно он говорил ей: «Ох, и характерец у твоей Быстровой. Несчастный будет тот, кто на ней женится»).

– Почему не входите, боязно?

– Миша, поехали с нами, с тобой не страшно. – Засмеялась Анна.

– С удовольствием бы, но… Вот я тут вам кое-что принес… – Подставив бедро, открыл полевую сумку. – Чтобы вы в дороге не умерли с голоду.

– Спасибо, Миша, ей надо, она блокадница.

«Ничего мне не надо!..» – Молча отвернулась.

Когда поезд тронулся, развернула Анна сверточек, принесенный Петровским, подала Нине бутерброд и за ним довесочек: «Поздравляю, Нина». – «С чем?» – Быстро выпрямилась, так что за спиной брякнула опущенная вторая полка. «Закружила ты Мишке голову». – «Отстань!.. Нужен он мне…» И подумала: а ведь правда… наверно. Зачем это? Нет, не буду с ним больше ходить.

Но ходить было интересно. Шла, если ничего свиданного не предвиделось. Часто он заговаривал о своей работе, но и здесь как-то неопределенно: вот, если все разрешится и выйдет… А что выйдет? Книга? Но о чем и почему так серьезно: если разрешится?..

Как было сказать ей, что две войны, финская да Отечественная, унесли его так далеко от того Миши, которым он был; как было вложить ей, такой ясной, округлой, такой правоверной, что теперь он чувствует себя умудренным, зрелым. И пускай это не роман, не повесть, а всего лишь научно-популярная книжка, все равно можно, нужно туда так много вместить. И пускай это все для детей, но… А она и есть ребенок по сравнению с ним, на семнадцать лет моложе. И вообще. А нутро у нее хорошее, настоящее. К кому попадет. Не к тебе, не к тебе, не надейся. Вот если бы книга… Не будь дураком, у нее столько кавалеров. Много – это хорошо, когда один, плохо. Вот ты и есть один, для прогулок. Что ж…

– Да-а… – Задумчиво глядел поверх домов в небо. – Если бы там решилось, я бы знал, чего стою.

– А так разве не знаете?

– Так только Я знаю. – Ударил на своем местоимении. – А надо, чтобы другие. Такие, как вы. – Деланно усмехнулся.

– А я и так знаю. А что же вы будете делать после того, как решится? – С важностью повторила его словечко.

– О, много чего. Во-первых, купоны стричь.

– Какие купоны? – Вспомнила промтоварные карточки, наморщилась, как всегда, когда он говорил непонятно.

– Дивиденды. Деньги, Еж, деньги буду считать. – И сразу: – Уйду из редакции.

– Как?.. Насовсем?.. А где же вы будете работать? Дома?.. – С удивлением взглянула на него. – А где же вы будете брать матерьял?

– Ах, брать матерьял!.. – Сардонически выгнулись бледные тонковатые губы. – Это в вас говорит журналист, газетчик. Писатель вот откуда… – дотронулся до шляпы и до груди, – берет материал. Конечно, материалом служит ему жизнь, но все это надобно пропустить через сердце и ум.

– Ага, переработать…

– Перерабатывают помидоры на томат, рыбу на консервы, но вообще-то можно сказать и так. Я не пишу беллетристику, то есть художественную литературу, – на всякий случай растолковал, – так что для моей научно-популярной работы хватает моих знаний и нескольких книг. Древнегреческий философ Сократ…

– Я знаю, знаю, мы в партшколе его проходили.

– Вот и хорошо… – Опять нехорошо усмехнулся. – Знаете, Ниночка, с этим Сократом почему-то только и делают, что проходят, а вот он все стоит – остается. Ну, что вы вздыхаете, вам со мной тяжело?

– Немножко!.. – С облегчением рассмеялась. – И вам не будет одному скучно?

– Мне скучно в редакции, просто тошно… вообще в газетчине.

– У нас?.. Почему? – Вставал перед ней, может, и надоедный кое-когда, но такой веселый рабочий ералаш.

– Потому что я вынужден заниматься там не своим делом.

– Но ведь вы же пишете тоже…

– Ах, тоже!.. Ну, скажите: статьи. Статейки, Еж, статейки за авторов, за себя – свои.

– Но за себя-то вам интересно?

– Нет!.. – Отрубил.

Шли молча, не под руку – рядом. Гасло небо, затухал городской шум, ярче вспыхивали сварочные искры на дугах трамваев, слышнее цокали подковки на сапогах по гранитным плитам Фонтанки.

– Интересно… – Протянула. – Будете сидеть один и писать, писать…

– Не только. Думать тоже буду.

– О чем?

«О тебе». – О том, как написать. Кое-что я уже сделал. В те вечера, когда вы ходите на свидания.

– А-а!.. так я буду чаще ходить!

– Вы и без того часто ходите.

– Я?.. Эх, вы… вы еще и не знаете, как я могу часто ходить. А почему вы меня так зовете: Еж?..

– Не знаю… колючая…

– Я колючая, я?! Вот вы, вы сердитый!.. Еще какой. На летучках вас все боятся.

– И вы тоже? – Удовлетворенно посмеивался, наклонив голову.

– А чего мне-то бояться, я за себя постою.

– Верно, это вы умеете, Еж. Ну, а Аня Ильина тоже боится? Нет? Тогда кто эти все?

– Лазарев, Малышев, Слепов…

– Халтурщики!.. Приспособленцы!.. – Зашипел на всю набережную. – Гнать бы таких из газеты, особенно детской.

– А дядю Витю тоже гнать?

– Ну, зачем же вы так? Вы же знаете, что Виктор Иванович совсем другой человек, не той плебейской породы.

– Я знаю, знаю, плебеи были в древнем Риме, а… почему вы про них так? Это потому что вы сами дворянин, да?..

«О, боже мой!» – Я не дворянин… – дернулись темные усы, – я скромный газетчик, но я из дворян, это верно, и это сослужило мне в молодости дурную службу.

– Почему?.. Вы?.. – Не знала, как про это спросить.

– Нет, не потому, – и вот тут созвучно оба молча нашли общее слово: сидели. – Нет, трудно было иначе: просто из-за моего социального происхождения… – жестко, как по писаному отчеканивал он, – меня не приняли в университет, вот мне и пришлось идти в Политехнический институт да и то лишь на экономический факультет, на другие тоже не брали. Это понятно? Ну, слава богу. Они плебеи не по своему имущественному положению, как это было в древнем Риме, они духовные плебеи, нищие духом. И даже душой. – Секунду подумал. – Что очень часто вполне совпадает. А материально мы все равны, в общем-то.

Помучавшись несколько, она все же выложила с отвагой и вызовом:

– А вот я тоже плебей. У меня родители были крестьяне.

– Глупенькая… – С неожиданной ласковостью взглянул на нее. – Это совсем не то. Крестьяне могут быть и аристократами духа, а дворяне плебеями, тут дело совсем в другом.

– Ничего не понимаю!.. Поэтому вы на всех и бросаетесь?

– На кого это я бросаюсь? – Настороженно, обиженно отстранился.

– На всех. А вот Завьялова-то вы и не трогаете… – Уксусным голосом назвала редактора.

– Завьялова я не боюсь, он чиновник, не пишет, за что же мне на него бросаться?

– Вот, вот!.. Чиновник!.. У, противный какой…

– Зря вы так, Еж, поймите, Завьялов еще очень приличный человек.

– Ха, приличный!.. Всюду лезет, все достает. Вас еще не было, так он целую машину картошки привез из Эстонии, ужас!..