Николай Серый - Каникулы в барском особняке. Роман

Кирилл оглянулся на дверной скрип и увидел Аллу; она плотно притворила за собою дверь.

– Я тебе не помешаю? – спросила она и подошла к нему.

Он, не вставая, сказал:

– Садись и не церемонься. Чиркова здесь нет. Он сочиняет в своём кабинете очередную мистическую белиберду. Сиречь, развивает он своё духовное учение. А коли так, то обойдёмся мы без ритуалов древне-языческого, якобы, стиля.

Она перенесла кресло от стола к окну и села супротив Кирилла; тот витийствовал:

– Я чрезвычайно уважаю Романа Валерьевича! У него всегда уйма идей, но ему вредит амбиция. Ведь он считает себя способным – и даже обязанным – всё решать самому. И в результате в особняке нет удачно меблированной комнаты. Роман Валерьевич и садоводством занимался, и шлюзами на озере. Даже прививал черенки к виноградным лозам. И в итоге наш сад настолько зарос, что в нём почти дебри. А озеро в иле. И где же новые сорта винограда?.. Окрестные каменные амбары и сараи, до коих хозяйские руки никак не дойдут, превратились в трущобы. Руина часовни мне глаза почти до бельма намозолила… Мы ничего не можем сделать без его соизволенья. Бесспорно, когда общество наше было малочисленным и узким, такой патриархат был уместен. Но ведь теперь положение изменилось. Нельзя одновременно заниматься вопросами вероучения и травмами племенных кобыл при родах жеребёнка! Благодарение небесам, что он ещё не увлекается акробатикой, эквилибристикой и жонглированием на канате!.. Тебе не претит слушать то, что я балаболю?..

– Нет, – ответила она, – ибо сказал ты много справедливого. Балакай дальше.

– Роману Валерьевичу нужно делегировать свои полномочия. А он явно этого не хочет. Я однажды просил у него разрешения на замену интерьера в этой комнате. – И Кирилл несколько мигов вращал руками. – Убранство здесь аляповато и карикатурно. Я не просил ассигнований или субсидий. Я обещал сделать ремонт за счёт своих капиталов.

– И что же он?

– Надулся, как пузырь, и скуксился. Никак не может примириться он с тем, что нет у него художественного вкуса. Никак не расстанется с прерогативой давать указания по отделке теремов, нор, хижин и халуп. У него бзик на дизайне, пусть даже это затхлая конура… Я – не брюзга. Пойми меня правильно. Наше храмовое сообщество уже переросло патриархат. Один человек уже не способен контролировать процессы в нём, а значит, не может эффективно управлять. Нам уже требуются собственные бюрократы, ревизоры, бухгалтера и коллегии… Единоличная власть должна в небытие кануть, иначе – кавардак…

– Да, – согласилась Алла, – дядя более не может мотаться по всем нашим инстанциям, дабы контролировать их: они уже слишком многочисленны.

– Верно! Единоличная его власть будет неизбежно перетекать к соратникам, и надо, чтобы струилась она именно к нам. Такие процессы скоро начнутся, и важно их направить в нужное русло. Разумеется, нельзя Чиркова лишать его мессианской уверенности в себе. Абсолютная покорность паствы объясняется именно этой неколебимой его самоуверенностью. Нужна изощрённая и толковая игра в тех процессах, которые грядут… И будет прок!.. Не допустим ералаша в нашей церкви!.. Но не будем и афишировать наши свары…

И Алла медленно произнесла:

– Эти негативные процессы уже грянули. Власть Кузьмы больше не соответствует его статусу прислуги: она у него гораздо больше. И власть эта реальна…

– Почему ты так решила? – встревожился Кирилл.

– Мы допросили пришельца, Илью Осокина. Вернее, допрашивал только Кузьма, не давая мне даже реплику вставить. И слуга сам, единолично, ни с кем не советуясь и не испросив соизволенья, решил судьбу Осокина, который, кстати, не глуп. Кузьма ведь уже не сомневается, что его решенья будут одобрены. Пожалуй, так и оно будет, ибо дядя в последнее время не перечит Кузьме. А все эти поклоны, подчёркнутая почтительность, елейные фразы – не более чем рисовка. А будь у нас чиновный аппарат, то разве допустил бы он влиянье лакея Кузьмы на официального главу церкви?

Они помолчали, и вдруг Кирилл прыснул смехом и произнёс:

– А ты всё чопорнее ведёшь себя с пронырой Кузьмою. Раньше была ты с ним сердечнее. Но этот ханжа, обретя влиянье, начал вожделеть к тебе…

Алла встрепенулась и побледнела; накануне она заметила вожделенье слуги к ней и пару раз даже глянула на него кокетливо. Но затем необъяснимая тревога полонила её всякий раз, когда Кузьма был рядом, и начала Алла избегать его… Ей поначалу казалось, что она брезгует им, и только теперь она осознала, наконец, свой страх перед слугой. Она всполошёно спросила:

– А знаешь ли ты прошлое Кузьмы? Откуда взялся он?

Кирилл задумчиво ответил:

– Появился он больше года назад в моё отсутствие. Я впервые узрел его на веранде в конце зимы в этом доме; он уже был личным слугою Романа Валерьевича и ходил экзотически с кинжалом. Пару раз я видел его с саблей… или черкесской шашкой… я плохо разбираюсь в холодном оружии… Роман Валерьевич сам нанял его на службу… ни с кем не советуясь… Кузьма был чрезвычайно учтив, и блеял он благоговейно, как агнец перед соском матери. Относился к Роману Валерьевичу, как к божеству или архангелу… А где, Алла, была ты, когда появился здесь этот экземпляр?..

– На горной курортной базе «Плеяды». На санках и лыжах я с круч каталась.

После обоюдного молчанья Алла спросила:

– А как ты думаешь, Кирилл, что удерживает здесь этого человека? Завидное жалованье? Но мой дядя – скряга со всеми, кроме меня. Привязывает почтенье к самому Роману Валерьевичу?.. Я не спорю, умеет мой дядя вызывать восторги, но только у тех, кто не общается с ним повседневно и тесно. Эти люди им не восхищаются. Дядя в быту отнюдь не подарок: он капризен, привередлив и обожает кропотливо и дотошно влезать в чужую душу. И с этой человеческой душою он шалит и проказничает… А что тебя удерживает здесь, Кирилл?

– А тебя? – ответил он ей вопросом.

– Со мной дело ясное: я – круглая сирота с тринадцати лет. После гибели родителей на войне. И дядя моё образованье оплатил. А оно было дорогостоящим и престижным. И он содержал меня так, что все мои подруги и товарки завистливо бухтели…

– Он бывает щедрым только с тобою, – встрял Кирилл. – А с прочими скупердяй, сквалыга…

– Да, несомненно, ты прав. Но мне-то пенять на него нечего. Он меня ни разу не обидел, не попрекал дармовой коврижкой. Карманных денег у меня всегда было в избытке. И он – мой кровный, родной дядя по матери. Мне незачем покидать его… И некуда мне деться… У тебя же, Кирилл, иные обстоятельства… И есть у тебя выбор!

– Возможно, что он и есть!.. Я ведь теперь богат, поскольку я успешно вложил деньги в компании по транзиту баллонов сжиженного газа и в магистральные трубы транспортировки нефти. Удачливым я был в финансовых пирамидах и аферах. Я теперь обладаю дорогими и ликвидными акциями рудного сырья и металлургии. Я крупный пайщик золотой шахты… Мне очень порадел мой папаша, который был государственным и партийным боссом. Он был заметной шишкой… даже скалою… В шкафу он хранил генеральский мундир с золотыми звёздами на погонах… имел уйму орденов… Папа заслужил свои роскошные похороны… У меня дача на самом престижном месте… Но, к сожалению, дело-то всё в том, что успехами этими обязан я отнюдь не самому себе, а только отцу. До распада Империи он был шефом её потаённых, теневых финансов. И мои успехи – не более чем отрыжка его прежней власти…