Николай Серый - Каникулы в барском особняке. Роман

«Алла красива… Лицо эротически нервное… Руки холёные и безупречной формы. Она хорошо сложена…»

Затем он припомнил её за компьютером: серьёзную, сосредоточенную…

И вдруг он удивился тому, что он раньше к ней не вожделел.

«Чрезвычайно странно моё отношение к ней, – подумалось ему. – Почему я прежде не пытался её соблазнить? Ведь я совратил уже многих прелестниц… Почему она доселе не влекла меня к себе, как женщина? И почему вдруг именно теперь начал я болезненно и страстно к ней вожделеть?..»

И на эти вопросы не находил он ответа…

Возле конюшни, стога сена и навозных ям Кузьма усердно наставлял Осокина:

– Жеребцы у нас лягают и брыкаются; они здесь норовистые. Раздробят челюсть, искрошат зубы. Или копытом проломят череп. Не зевай… и береги навоз… Им посевы удобрять будешь. Хозяин любит овощи и ягоды с собственных огородов и парников. Изволь в поместье соблюдать высшие критерии гигиены. Не допускай вони в конюшне; чистоту поддерживай там стерильную. Нужно холить инвентарь и тщательно драить стойла… Присматривай за ригой, сараями и овином… Есть за лужком пчелиные улья, но пасека – не твоя забота, там – особый человек, специалист… Бузить я тебе не советую. И не помышляй стрекача дать отсюда, драпануть. Хоть мой хозяин респектабельный, солидный человек, но овчарки у нас натасканные, дрессированные… Далеко не смоешься… А если всё-таки улизнёшь, то знай: контора у нас серьёзная. Верховные власти её поддерживают, опекают… Тебя в момент сыщут… даже в пучине вод на полюсе земного шара… И сурово тебя накажут в назиданье другим… для урока прочим строптивцам… Тебе могут устроить показательную смертельную аварию, катастрофу на шоссейной трассе… Но не тушуйся… карьеру пытайся у нас сделать… Если ты будешь ретивым, верным и резвым батраком, то, возможно, избегнешь самой плохой участи. Старайся рьяно и прилежно работать… без нареканий и претензий к тебе… Не будь лодырем!..

И Осокин пылко ответил:

– Я буду усерден и послушен, как инок в монастыре! И вы для меня теперь, как игумен. И поверьте мне: отвергаю я с радостью суету столичной жизни. Я отрицаю прежние идеалы и жизненные цели.

– Тогда мы поладим, – поощрительно произнёс Кузьма, – и я не стану тебя шпынять чрезмерно.

– Я буду счастлив!

– Но знай: с тебя не снято подозрение в шпионстве.

– Заслужу доверие! – воскликнул Илья.

– Пойдём во флигель с башенкой. Там флюгер на мачте. Дам тебе инструменты, робу и фартук. Вкалывать начнёшь прямо сейчас. Моим соседом станешь по флигелю: там есть коморка для тебя. Учти: я вечером собак выпускаю…

– Счастлив заботой вашей!

И пошли они через сад ко флигелю…

Стремительно в комнату Аллы вошёл Чирков; его синий костюм и белая сорочка были измяты от лежанья на диване. Алла вскочила и нервно улыбнулась дяде; борзо он прошагал к окну, возле которого она стояла, и цепко схватил её руку. Затем он раздражённо молвил:

– В чёрный балахон ты обрядилась. И, без сомнения, облачилась ты в чёрное только для того, чтобы казаться суровой на допросе нашего пленника. И как допрос?

– Он закончился.

– Это я сообразил. Я в кабинете корпел над записью речи, произнесённой намедни экспромтом… И вдруг я узрел в окно интересную парочку: Кузьму и нашего юркого пленника; они направлялись на хозяйственный двор. И мирно беседовали!.. Их речей разобрать было нельзя, но жесты и позы Кузьмы не были угрозливыми. А фигурка его собеседника источала такое подобострастие, что меня едва не стошнило. Я вообще-то уже привык к раболепию, но, пожалуй, Кузьме не по чину требовать его для себя.

– Ещё как не по чину, – поддакнула Алла.

– Всё мне обрисуй, – потребовал хрипло он, – и не мямли. Почему этот дрянной Осокин, заподозренный лично мною в шпионаже, не замурован в сыром подвале, а прытко шляется по усадьбе?

Алла, осклабясь, ответила:

– Нам теперь часто предстоит его лицезреть. Ведь Кузьма самолично определил его к нам на службу.

– Как самолично?! – рявкнул Чирков. – Да кто он таков!

– Уже и не знаю, – ответила она. – Когда-то он был слугою…

– А теперь кто?

– Затрудняюсь я сказать. Вероятно, теперь он – ваш фаворит. Или себя таковым возомнил.

Чирков отпустил её руку и сел на диван; Алла, помедлив, расположилась рядом. Их плечи и колени соприкоснулись, и Чирков молвил:

– Я удручён. Перед решающим делом вырвался я на отдых… мне нужно восстановить исчерпанные силы… И здесь я расслабился. И слуга почуял это… Простить мне его или нет? Простую взбучку ему задать, или к крайним мерам прибегнуть?

Они замолчали на пару минут; наконец, Алла спросила:

– Откуда взялся Кузьма? И как его надыбали? И чья была рекомендация?

Чирков хмуро отозвался:

– Никто ему не протежировал. Я случайно познакомился с ним на левом берегу Дона… в затхлой пивнушке с кучками мусора и размалёванной дешёвой косметикой продавщицей.

Чирков умел увлекательно и вдохновенно рассказывать, и знал это. Его устные рассказы завораживали, но не было у него дара положить их на бумагу. Они получались у него на бумаге вялыми и скучными… Алла пару раз записала их по памяти, и дядя остался доволен. И теперь он часто рассказывал племяннице эпизоды своей жизни…

– Поведайте о знакомстве с Кузьмою подробнее, – попросила она.

– Изволь, коли тебе интересно. Минувшей осенью оказался я по делам в городе, где кончил медицинский институт. Персональный мой шофёр заплутал в закоулках, и застряли мы возле нахичеванского базара. Я вышел из машины, и будто не было моих тридцать лет. Я словно оказался во времени моего отрочества. Те же замаранные трущобы и халупы… и тот же магазин, где мы студентами-медиками покупали плодовое вино, прозванное «бормотухой». Магазин был открыт, и я вошёл в него. Ничего не изменилось со времени моего иночества: всё так же сумрачно и пыльно… и запахи дешёвых вин словно застряли навеки в этих стенах. У меня глаза набухли от слёз. И снял я торжественно шляпу, и чуть было я не поклонился белесой пухлой продавщице, которая была чрезвычайно похожа на здешнюю работницу прилавка из моей юности. Нахлобучил я шляпу набекрень и ушёл из сумрачного закутка… Затем я оказался в книжном магазине нахичеванского рынка, и там я случайно услышал разговор, что одна из продавщиц работает здесь уже тридцать лет. Я в молодости покупал здесь немало книг, и я опять приобрёл здесь пару томиков. Я вышел на улицу, знакомую до надсада… И только на трёх фасадах штукатурка была обновлена… И я поехал на левый берег Дона, где я студентом часто блукал…

Он грустно улыбнулся и продолжил:

– Шофёра и машину я покинул на стоянке возле моста. И я набрёл на эту пивную. Осень была, как царственная рыжая Клеопатра. Я был в белом стильном костюме… вещи на мне были неброские, но очень дорогие… А мне захотелось, чтоб оказалась на мне потёртая вельветовая куртка, в которой я любил здесь бродить… На столике меж акаций я грыз красные панцири раков и пил горькое пиво соломенного цвета. На земле вокруг меня валялась скорлупа яиц. Серая кошка с куцым хвостом мяукала поодаль. И вдруг появился Кузьма, и он подсел ко мне. И продавщица мигом притащила ему две запотевшие кружки с пивом и жирную воблу на белом блюдце. И мы разговорились, и я заказал бутылку водки с сургучной печатью и балыки… Борода у него ещё не отросла, была только щетина. Он покусывал и теребил стебли каких-то трав. И был он в синем джинсовом костюме и в чёрном кепи.