Игорь Сагарадзе - Партия в шестиугольные шахматы

– А что за Клава с вами живет? Которую вы на валенки меняете? Жена?

– Клава? – дедуля снова хихикнул. – Клава – это клавиатура. От компьютера. Ты что, не знаешь этого? Действительно не знаешь, – дедуля даже приостановился, чтобы внимательно оглядеть Виталия. – Что же ты молодежный свой язычок еще не освоил. Клава – клавиатура. Дрова – драйвера. Старый дед тебя и этому учить должен? Ну, ну, прямо как Валерьевна, – хихиканье перешло в смешок наподобие клекота. – А лихо она меня испугалась. Переезжать не захотела. Хи! Вот тебе урок – в толпе много точек притяжения.

– Какая же там была толпа? – перебил дедулю Виталий. – Несколько человек в очереди – и все.

– Да не там толпа, не там. В голове толпа. Ей с детства внушали: если человек говорит что-то странное, ведет себя не как все, то он либо что-то не то затевает, либо сумасшедший (Виталий, честно говоря, спорить бы с этим не стал). А значит, держаться от него надо подальше, доверяться ему – ни-ни!

– А как же доверяться, если он человека предлагает на валенки менять? Она же не знала, что клава – это клавиатура.

– Это-то как раз и не страшно. Она же понимала, что это шутка. Но знала назубок, как урок со школы: если человек с тобой шутит в неподобающей обстановке, значит, ему что-то от тебя надо. Хотя бы просто в краску тебя вогнать. Или показать, какой он остроумный. Поэтому встретить его надо во всеоружии. Отбрить, чтоб понял: не на ту напал. Это уж потом, если Бог даст познакомиться поближе, с ним можно и выпить, и закусить, и побалагурить. А вначале задача – показать зубы, иначе пропадешь в этой жизни, всяк тебя облапошит. Так ее учили. А людей много, много вокруг, и на каждого надо успеть окрыситься, успеть клубком свернуться, иглы выставить. Это сложное дело, но реальное, как пулемет на вращающемся станке для круговой обороны. Лязг, лязг, вправо, влево, а то и на сто восемьдесят градусов, потом обратно. Любая стеклянная или глиняная деталька сразу вылетит, все должно быть железным.

Дедуля размахивал руками, все его три губы так и приплясывали, обнажая желтые зубы.

– И вот, когда я ей предложил отпустить в кредит, тут она и «убедилась» в своей правоте. Вернее, в правоте своих учителей. А я ей потрафил, и как потрафил, а? – дедуля подмигнул Виталию. – Тут-то она и пошла вся пятнами. А ведь в сущности, что особенного? Каких-то десять рублей. Не десять же тысяч! О, на десять тысяч кредит вполне могли открыть. Солидный долг для солидного человека. А я простоват, вот в чем дело. Простоват… на вид, хе-хе.

То, что дедуля простоват только на вид, было понятно и без пояснений. Только сложность его была какою-то жуликоватой, как будто позаимствованной с чужого плеча, а то и краденой. Виталий шмыгнул носом и спросил, скорее для приличия, чтобы что-то спросить, подыграть дедуле:

– И от этого окрысения…, ну, от пулемета железного человек сам страдает. Разве ему это приятно? А если нет, то зачем?

– Это ты уж сам должен сообразить, – вкрадчиво изрек дедуля, жмурясь и потирая руки. – А вот скажи, Виталий. Если бы Валерьевна приняла мое предложение, чтобы я ей ответил?

Виталий безразлично пожал плечами.

– Ну-ка, ну-ка, не жмись. Тебя, конечно, тоже уже научили иглы выставлять. Дескать, я не лезу не в свое дело. А ты все-таки ответь, даже если не хочется. Попробуй. А?

Отчего бы не попробовать.

– О каком предложении вы говорите? Насчет кредита или… к вам идти?

Дедуля захихикал. Положительно, захохотать он не мог.

– Да нет, кредит тут ни при чем. Кредит – это так, гарнир. Разумеется, речь о женитьбе.

– Я думаю, вы бы посмеялись над ней, что она дура и шуток не понимает.

– Нет, Виталий, – посерьезнел дедуля. – Я не так жесток, как ты.

– Жесток?

– Ну конечно. Как можно над этим смеяться? Я бы…, а впрочем, все равно она бы мне не поверила.

Виталий резко остановился.

– Но ведь вы говорили, что совсем без толпы тоже нельзя. Значит, правильно она вам не поверила? Ее правильно учили?

– Правильно, Виталий, правильно. Хочешь загадку? У звезды их две, у Солнца – ни одной. У Земли она спереди, а у Волшебной страны Оз – сзади. Что это?

Виталий опешил, ничего себе, поворотец. К тому же не мастак Виталий загадки отгадывать, не любитель. Напрягаешься, думаешь, а потом окажется какая-нибудь ерунда, которая логике не подчиняется. «Не знаю», – буркнул Виталий. Дедуля может быть и опять настаивать начал, но они уже подошли к воротам с табличкой «Въезд частного транспорта запрещен». Как и в прошлый раз, и, по-видимому, так бывает всегда, одна из створок была приветливо распахнута: проходи, коли пешком, пеший конному не товарищ. «Сейчас мы Бонифация проведаем», – проворковал дедуля.

Виталий почему-то всерьез опасался, что в одном месте окажется Рупия, но, когда миновали прихожую, он обнаружил и столы, и шкафы, и прочий хлам, снова увидел освежеванный компьютер, и фарфоровых котят-сфинксов на коробке, и даже мягкую фланель для марафета, тряпочка почему-то лежала не в ящике стола, а снаружи, но Рупии не было. Конечно, она могла быть в соседней комнате, но, поди, вышла бы поприветствовать дедулю, а за обшарпанной дверью не слышно было никакого шевеления. Рупии-то нет, но где Бонифаций, он ведь тоже не пытается выбежать навстречу?

– Рупия ушла с Бонифацием гулять?

– Руппия? – странно, но дедуля отчетливо произнес два «п» в ее имени. – Нет, сегодня она еще не приходила. А Бонифаций уже гулял. Сейчас он спит.

Виталий с удивлением поглядел на дедулю. Откуда, интересно, такая уверенность? Но Бонифаций действительно спал. В соседней комнате. И обстоятельства его сна наводили на мысль, что дедуля действительно с утра голову задом наперед надел. «Ну, дедуля… Ну, дедуля…» Собака, безмятежно спящая на роскошной цветастой подстилке (цвета непонятного, но мягкого и глазу приятного) – это что-то из раннего Виталиного детства: уютная квартира, лакированного дерева шкафы и серванты со стеклянными дверцами, а то и настоящими витражами, а за ними бокалы, рюмки, изящные тарелки и блюдца с чашками. Посередине обязательно синий графин или фарфоровый чайник. На полах и стенах ковры, пианино с каслинским литьем – подсвечник или дон Кихот с книгой и шпагой. Массивный письменный стол с чернильным прибором зеленого камня, радиола, большая, с круглыми желтыми ручками настройки, подробная шкала частот с диковинными названиями городов, а под крышкой – проигрыватель для пластинок… Друг семьи Лаврентий Афанасьевич жил один и держал здорового пуделя Росинанта. С Росинантом у пуделя, правда, никакого сходства не было, он был откормлен, и на клячу не походил. Спал на великолепной подстилке, был стар и не годился в спутники рыцарских подвигов…

Но здесь, у дедули? Среди этих полуразвалившихся столов и белого в царапинах холодильника? Подстилка Бонифация вполне сгодилась бы на покрывало для мини-дивана. Мягкая, аккуратная и чистая. А цвет ее, по-видимому, был близок к бордовому, но определенно сказать было нельзя, ибо вся комната освещалась приглушенным темно-красным светом, как фотолаборатория. На табуретке рядом с Бонифацием стоял допотопный магнитофон, из которого, впрочем, чисто, без постороннего шипения исходила негромкая обволакивающая музыка. По-видимому, она и являлась снотворным для Бонифация. Поверить целиком в открывшуюся Виталию картину было невозможно, хотя каждый ее штрих в отдельности странным не выглядел. Если только чуть-чуть. Виталий повернулся к дедуле: