Игорь Сагарадзе - Партия в шестиугольные шахматы

– Ну и что, научили вы его думать?

– Тсс-с. Садись и слушай. У многих животных, собак в том числе, музыка вызывает странную, не заложенную природой реакцию, которая, разумеется, зависит от типа музыки. От одной они впадают в апатию, вплоть до сна, от другой – наоборот, в агрессию. Это путь к преодолению первичности инстинкта! Конечно, у разных видов и даже особей все по-разному. Когда-то, очень давно, еще студентом, летом в колхозе я был назначен помощником нашего завхоза и ответственным за лошадь. Лошадей я до этого боялся жутко, но с Росинанткой поладил…

– С Росинанткой?

– Ну да, она же была кобылой, вот и прозвали ее на женский лад Росинанткой. Запрягали ее в телегу, на этой телеге я возил в поле обед, пустые мешки, провиант на кухню, в общем, катался по разным хозяйственным делам. Все бы ничего, но однажды я действительно решил покататься. Мне ведь колхозное начальство доверило не только телегу, но и седло с подпругой и уздечкой. Очевидно, иногда на Росинантке ездили верхом. Вот я и решил погарцевать перед нашими поварихами, – дедуля грустно улыбнулся. – Погарцевать не пришлось. Первая же моя попытка приладить седло вызвала у Росинантки бурное негодование, мощным движением она стряхнула его с себя и поскакала прочь. Деваться мне было некуда, я не мог ее потерять, и потому припустил вслед настолько быстро, насколько это позволяли мне молодые, но человеческие ноги. В то же время, бросить седло лежать на дороге я тоже не мог, – его бы быстро прибрали рачительные селяне, – седло пришлось на ходу взвалить на плечи, и вот так, оседланный, бежал я за лошадью, проклиная все на свете. Росинантка могла бы унестись от меня в два счета, и тем прекратить мои страдания, но она скакала, не торопясь, сохраняя небольшое, метров в двадцать, расстояние между нами. Временами она поглядывала назад, на меня, и, клянусь всем, чем хочешь, издевательски ржала. Наконец, я утомился и бухнулся в траву возле старой кривой осины.

Дедуля замолчал. Бонифаций поднял голову, обвел мутным взором собеседников и снова положил голову на лапы. Глаза он при этом не закрыл, а продолжал осоловело смотреть на дедулю. И тут Виталий, неопределенно улыбавшийся во время рассказа, вдруг развеселился: «А ведь он понимает, собачья морда. Понимает и ждет продолжения». Однако дедуля никакого интереса к маневрам Бонифация не выказал, напротив, сам прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Слабый багровый свет, тихая музыка, спящая собака и полусонный рассказчик… Но вот рассказчик встрепенулся и заговорил:

– Ты не можешь себе представить, как мне все было в тот момент безразлично. Я лежал под осиной, а сквозь ее листву, дробясь, просачивался солнечный свет. Поворотом головы можно было гонять лучи по фигурным просветам меж листьев, как по клавишам забавного вычурного инструмента. Это была настоящая музыка. Подозреваю, что, отражаясь от моего лица во все стороны, она достигала и Росинантки. И лошадь это почувствовала. Она приблизилась ко мне сначала метров на пять, потом ближе, еще ближе, однако я ее старательно не замечал. Наконец, она захрапела у меня прямо над головой, прося прощения. А мне было так хорошо, что я совершенно не хотел никуда идти, не хотел вообще вставать. Но возвращаться было надо. Обратно мы шли в полном согласии, даже седло я положил ей на спину, и она не возражала. Тогда-то мне и пришла мысль дать ей послушать музыку. Но как? Магнитофонов тогда еще не было, негде было и пластинку послушать, во всей деревне сыскались бы разве что пара старых граммофонов. Но было радио!… Над нами хохотала вся деревня. Не отставал и уборочный отряд. Я просыпался каждое утро в пять, наскоро приводил себя в порядок и шел на конюшню. За лошадью, как за собакой, ухаживать надо. А к шести мы шли с ней к репродуктору, что висел на столбе у сельсовета. В шесть включалось радио. Потом, днем, что-то около двух, целый час передавали только музыку, классическую. И вечером еще. Ты не поверишь, когда мы приехали через год в этот же колхоз, все местные мне наперебой рассказывали, как Росинантка без радио осенью чахнуть начала. Только, когда конюх сообразил, что к чему, и стал, подобно мне, водить ее к репродуктору, она и воспряла. Иногда от музыки она поджимала уши, переминалась с ноги на ногу, явно желая побыстрее удрать, а иногда стояла как вкопанная, и даже по окончании передачи, когда уже начинали читать нудные новости, долго не выходила из оцепенения, сдвинуть ее с места в этот момент была еще та задачка! Причем дело было не в ритме, и не в громкости. Э-эх, побольше бы мне тогда времени и ума. Но одно скажу точно. Не знаю, как и почему, но понимать меня она начала даже не с полуслова, а с полумысли и полувзгляда. Вот так-то…

– А вы ее понимали? – Виталий сам подивился своему голосу, осипшему и неуверенному.

– Я? Нет. Ну, то есть я ее понимал, как человек понимает животное. Но, когда она слушала музыку, нет. До этого не дошло.

– А как вас зовут? (Дедуля удивленно приподнял брови). Мне Рупия так и не сказала…

– Руппия? (Улыбка всеми тремя губами). Зови меня дедуля , как зовет она. (Ладони резко легли на подлокотники кресла – решительный жест «пора вставать»). Пойдем. Пусть Бонифаций поблаженствует один.

***

Бонифацию, конечно, хорошо. Он «поблаженствует один». А вот Виталию «блаженствовать» предстоит в компании Руппии. РуППия – Виталий попытался улыбнуться дедулиной улыбкой, будто и у него верхняя губа раздвоена, но получилось, видимо, комично, и Рупия ухмыльнулась. Кривовато ухмыльнулась и даже, наверное, агрессивно, но Виталий сегодня не боялся амазонки. За сутки она ухитрилась остричь свои уродливые косички и сделать прическу под мальчика. И, надо отметить, кикиморой быть перестала. Лицо смягчилось, и даже ухмылка облагородилась, превратилась почти в улыбку. Но…, как бы это помягче сказать…, осталось в ней что-то от особы, обучающей собак говорить. Дрессировка ведь сопряжена с битьем, а люди, бьющие собак… сами понимаете! Дедуля на дрессировщика не походил, а после рассказа про Россинантку – и подавно, Рупия же – вполне. У Виталий даже промелькнула мысль, – а кто из них здесь главный? Но, несмотря ни на что, он ее больше не боялся. Освоился в этом странном жилище. Хотя многого по-прежнему не понимал. Например, компьютерные шахматы, которые Рупия от него упрямо прятала…

Впрочем, это были даже и не шахматы, не обычные шахматы. Совсем не шахматы. Шóхматы, наверное. Когда Виталий с дедулей вышли в переднюю комнату, Рупия была уже там, сидела за компьютером, а на экране светился шестиугольник. Антураж игрушки был так себе, бледно-голубой фон и пара менюшек по бокам, но шестиугольник в центре искупал все. Это был не просто шестиугольник, он как бы подсвечивался изнутри, его составляли клетки-соты, по шесть клеток на каждом из шести краев, центральная клетка чем-то отличалась от других, но чем, Виталий понять не успел. Рупия, как и вчера, выключила телевизор-монитор. Виталий даже улыбнулся: так ее судорожное движения по направлению к кнопке напоминало вчерашнее. Старый компьютер, «думает» долго, выключить быстрее, чем свернуть игру. Но Виталий успел рассмотреть шахматные фигуры. Значит, шестиугольник – шахматная доска, это шахматы, но какие-то нездешние. Что-то в них еще было странным, кроме формы доски и клеток, но что, Виталий осознать не успел, осталось только надоедливое ощущение. Черт бы побрал эту Рупию, тоже нашлась «жрица египетская». Дедулю бы спросить…