Елена Авинова - Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 2

– Напиши, пожалуйста, SMS Кристине, что мы доехали, и все в порядке.

С Кристиной они познакомились пару лет назад в маленьком итальянском курортном городке. Энергичная общительная старушка сдавала им квартиру и вызвалась показать город.

– Вы обязательно должны посетить базилику Святой Марии, – настаивала она. – Там крестили меня и моего брата, знаете, он стал католическим священником и уехал в Индию, где, волей Бога, руководит приютом для детей-сирот.

Миа и Эрик уже не помнили, когда возникло желание усыновить ребенка: когда Кристина рассказывала про бездомных индийских детей, или когда их девочки покинули родительский дом… Теперь, вне сомнений, оно не могло быть реальнее: они здесь, в приюте, и от заветной цели их отделяют две подписи и месяц ожидания документов. И будут Миа, Эрик и сын. И девочки, конечно. «Наверное, стоит поменять ему имя на европейское, – думала Миа. Так будет всем удобнее».

– Кристина ответила, Миа, – сообщил Эрик, – она позвонит брату и попросит поторопиться.

Приглушенный звонок мобильного телефона нарушил гармонию сада. Миа прислушалась к раздраженному мужскому голосу, просачивавшемуся сквозь колючие заросли:

– У нас распорядок дня, Кристина, они подождут. Мы не можем работать быстрее, даже учитывая твои пожертвования – я их трачу на детей, видишь ли, а не на персонал. Ты хочешь все за меня решать, как это делала наша мать? Я вообще не понимаю, зачем ты их постоянно присылаешь: что ждет индийских детей в Европе? Они же никогда не будут своими, Кристина. Я? А что я? А кто тебе сказал, что я рад, что меня усыновили, и что одинокая жизнь священника мне по душе? Причем вообще я – и католики? Кроме того, что это был проект нашей матери? Да останься я в Индии, у меня было бы уже семеро своих детей – бедных, но своих. И все равно я в итоге живу в Индии, заметь. Я все сделаю как обычно, Кристина, не волнуйся. Да, я знаю, так будет лучше для детей.

«Слава Богу, что Эрик не понимает итальянский», – подумала Миа, и присмотрелась к мужской фигуре в глубине сада. Это был не кто иной, как пожилой индус в сутане католического священника, говорящий по-итальянски. Не так представляла она себе брата Кристины. «Видимо, уверен, что никто его не услышит, а если услышит, – не поймет».

Далекие детские голоса наполнили пространство, и разговор стал невнятным. Миа услышала еще несколько резких, почти ругательных итальянских слов, и звуки смешались.

Дверь на террасу открылась, строгая женщина появилась на пороге:

– Надеюсь, вы не слишком долго ждали, мистер и миссис Ольсен. Входите, пожалуйста в приемную. Преподобный отец Риши будет с минуты на минуту. «А Кристина говорила, что его зовут Альберто», – почему-то вспомнила Миа. Голова у нее закружилась. «Вероятно, от жары» – решила она.

– Простите, пожалуйста, – неожиданно для себя выдохнула Миа. – Моему мужу стало плохо на жаре, мы вынуждены срочно вернуться в отель, и придем завтра.

Эрик удивленно посмотрел на жену, но поспешил выйти за ней на раскаленную улицу, не успев закрыть за собой входную дверь. Они почти мгновенно прошли квартал, и остановились только возле отеля.

– Что случилось, Миа?

– Мне необходимо подумать.

– О чем? – скандинавское спокойствие начало покидать Эрика.

– Ни о чем, дай мне передохнуть, пожалуйста. Мне нужно выпить воды, – Миа растворилась в стеклянных дверях отеля. Эрик остался снаружи. «Надо бы вернуться обратно, – думал он. – Сказать, что придем чуть позже».

А в это время за углом, за металлической сеткой ограды вдруг перестал работать фонтан. Два кудрявых мокрых мальчика лет пяти склонились над насосом:

– Я же тебе говорил, что его легко выключить, – гордо говорил один другому, – нужно просто вытащить его из воды.

– Давай побыстрее включим обратно, а то отец Риши будет ругаться, – забеспокоился другой.

– Не будет. За мной приехали родители, и он пошел им про меня рассказывать.

– Что рассказывать?

Мальчишки опустили насос обратно в воду, но вода не спешила снова литься из фонтана.

– Ну, что я умный и слушаюсь. Он предыдущим тоже это говорил, но они куда-то делись.

– А они точно приехали? Он сейчас не вернется? Смотри, вода не течет, сломали все-таки…

– Точно. Я сам видел: сидели на скамейке, белые такие, как камни в фонтане.

– Да, вот… А ты – черный.

– Я – не черный. Я – коричневый.

Ночью в поезде время идет назад: бесконечно мелькает черный лес, и каждый стук колес стряхивает годы. Чем глубже летняя ночь, тем светлее северное небо, и мы встречаем рассвет, не успев распроститься с закатом.

«…и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить».

Розовеет Площадь Восстания, уходит в сияющую перспективу Невский. У нас здесь несколько ночей и единственный план: познакомить Женю с городом. С Литейного выворачивают белоснежные сытые кони, роняют ароматные дымящиеся лепешки, гордая полиция – черная кобура и лихие фуражки – вальяжным дозором обходит владенья свои. С наших плеч сваливается первая печать – печать суеты Москвы. Мы замедляем шаги и беремся за руки. Цветочницы гремят белыми ведрами, опрыскивают букеты, и душный запах белых лилий причудливо сплетается с запахом свежего навоза.

«…Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей».

Сияет рябь Фонтанки, безудержна мощь вороных, сбросивших черных всадников, блестят черным потом их чугунные мышцы. Зажмурившись, мы обнимаемся, кружимся посреди Аничкова моста и бежим за кофе и сабами с тунцом – «…серый хлеб, все овощи, да, с острым перцем, сырный и кисло-сладкий, пожалуйста…» – это специальная еда для шести утра, когда вы всю ночь не спали и совершенно счастливы. Печать тревожности растворяется как-то сама, сердце с облегчением вздрагивает и начинает биться быстрее. Я-то знаю, что ждет нас за углом: канал Грибоедова – вот он уже, вот – и я сильнее сжимаю твою руку.

« Пленила ты сердце мое, сестра моя. Стан твой – как пальма, волосы источают мирру и отливают золотом, персты же твои – как виноградные кисти, длинные и прохладные».

Мои же пальцы уже почти не ноют от кольца всевластья, которое сковывало мою волю, разум, душу и сердце десять долгих лет. Я сбросила его полгода назад, но все еще не привыкла, и днем шалею от безмерной свободы, а по ночам плачу от одиночества. Твоя же история только начинается: она на десять лет отстает от моей.