Яков Капустин - Совесть – имя собственное

Президиум упал со стульев, но какой же это был подарок циничным и отмороженным зэкам, половина шуток у которых составляла эта тема.

Смеялись над этим года два. До тех пор, когда Николая Ивановича отправили на пенсию за нехороший проступок.

…Освободился многолетний комендант его отряда Вася Прилуцкий. Высокий и толстый хохол.

А поскольку они проработали вместе много лет, то Шевчук пригласил уже вольного Васю к себе домой, где они и пили «до потери документов». Поскольку трезвый Вася – это не совсем то же самое, что пьяный, то, уезжая, гость прихватил из шкафа парадный капитанский костюм, с коим и прибыл в родной Воронеж, где его вскоре задержал военный патруль, потому что форма была на нём явно с чужого плеча.

Был большой скандал, и Николая Ивановича под сочувствующие вздохи зэков и сослуживцев проводили на пенсию.

Жить он остался в посёлке, потому что уже без зоны жизни себе не представлял.

Однажды командир батальона подвёл ко мне высокого, породистого и красивого мужика лет тридцати пяти в дорогих и модных очках. Это оказался Председатель районного суда Эдуард Васильевич Щтемберг.

Простой и доступный судья был обожаем зэками, потому что попавший к нему на процесс по досрочному освобождению или поселению кандидат обязательно отпускался.

За это зэки содержали его старый ГАЗик в идеальном состоянии, а дровами и ремонтом районный суд был всегда обеспечен. А эти проблемы являлись немалой заботой любого руководителя.

Ни о каких деньгах судье я никогда не слышал.

Благодаря Эдуарду Васильевичу я тоже вышел на поселение и ещё потом оставил полтора года от своего срока родному государству. Больной, с температурой он приехал в наш посёлок и провёл заседание суда, узнав, что замполит хочет мне навредить и отложить моё дело. После моего освобождения мы продолжали общаться запросто и на равных.

А через четыре года, когда обком хотел его растерзать за критическое выступление на бюро, я прилетел к нему и увёз к себе, где мой знакомый секретарь райкома взял его инструктором в административный отдел и дал трёхкомнатную квартиру.

До сих пор мы дружим, и я счастлив тем, что сумел помочь этому бескорыстному и великодушному человеку.

Неизвестно ещё, как бы сложилась моя жизнь, если бы не его своевременная помощь, как и помощь многих других представителей власти, к коей я никогда не питал дружеских чувств.

Такими я видел офицеров и судей в брежневские времена на севере.

Может быть, где-то были взяточники и мздоимцы, но я таких не встречал, хотя знал многих. И даже о таких ни от кого не слышал.

Вообще на севере не принято было что-то делать за деньги.

Тебе мог какой-нибудь начальник помочь и сам же тебя напоить и накормить.

Такие были нравы в 70 годы прошлого века.

Считаю нужным об этом написать, истины ради. Полагаю, что немного найдётся людей осведомлённей меня в этом вопросе.

Не знаю, кем в детские годы мечтал стать Валера Смирнов, но, по склонностям его натуры, ему определённо было противопоказано работать с жуликами на строгом режиме в северных лесных колониях.

Получив два высших образования и прожив около тридцати лет на свете, Валерий Михайлович Смирнов свято верил в доброе человеческое начало. Ещё он верил в советские лозунги о том, что правильными словами можно не только переубедить человека, но и перевоспитать.

Полагая по своей доброте и наивности, что человеку всё подвластно, он надеялся своё умение убеждать друзей и сокурсников на воле использовать в деле перевоспитания тех, кто, по его мнению, случайно оступился в жизни.

Любимой книгой его юности был знаменитый роман Антона Макаренко «Педагогическая поэма», плакатные герои которой так же далёки от реальности, как герои сказок от настоящих людей и животных. Исторической фразы знаменитого гангстера о добром слове с пистолетом Смирнов не знал. Тогда, как его кумир Макаренко понимал это и без своего выдающегося американского современника. Он организовал в колонии «самовоспитание», построив вертикаль внутриколонийского «самоуправления».

И, если такая вертикаль даже среди обычных людей опасна, то бывшие беспризорники, выросшие в атмосфере произвола и насилия, сами уже выстроили иерархическую систему тотального произвола и страха, который понуждал даже самых нерадивых хорошо работать и учиться. Оказавшись на свободе, эти люди могли уже жить только в рамках насилия, подчинения и страха.

Тот исторический и очевидный факт, что перевоспитание советского человека сопровождалось не только пистолетом, но и массой других способов принуждения, тоже прошёл мимо сознания молодого человека с двумя высшими образованиями.

Начальство, естественно, сразу разглядело в нём наивного и романтического правдолюбца, а потому не допускало даже мысли направить его на оперативную работу или производство. Ему предложили должность замполита колонии, чему он очень обрадовался. Держался Смирнов с заключёнными всегда ровно, достойно и справедливо. Никого и никогда не унижал и не оскорблял. А уж о том, что замполит может наказать, не могло быть и речи.

Полагая, что только так и нужно себя вести с заключёнными, он вступал в равноправную полемику со слушателями, имеющими иное мнение. Он не допускал мысли, что его разговорчивый оппонент просто куражится от безнаказанности, хотя знающие сотрудники его неоднократно предупреждали.

Ему не хотелось верить, что эти полуграмотные, но начитанные и нахватанные наглецы, настолько отточили свой язык в бесконечных лагерных спорах и конфликтах, что способны переговорить даже работающий трактор.

Однажды на политзанятии, на чеховскую фразу, о том, что в человеке должно быть всё прекрасно, наглец и циник Коля Желтоногов заявил замполиту, что это несусветная глупость.

И, что этими глупостями всякие там Чеховы, горькие и прочие Станиславские развратили и развалили страну. А это позволило банде большевиков, во главе с Лениным, временно захватить власть в России.

Смирнов не ожидал такой откровенной антисоветчины, поэтому несколько опешил. Но быстро нашёлся и ответил нахалу, что пятьдесят лет – это уже не временно, а навсегда. На это Коля спокойно сообщил, что татаро-монголы удерживали власть над русским народом триста лет, но и это им не помогло.

– А ваш сифилитик Ленин намного глупее Чингисхана. Поэтому скоро большевики гикнутся, и о них будут вспоминать, как о татаро-монгольском нашествии.

А чтобы окончательно добить Смирнова, Желтоногов шелкнул ногтем об зуб и убеждённо добавил: