Николь Галанина - Меня охраняют призраки. Часть 2

Но был один такой сигнал, который мгновенно будил миссис Хаэн вне зависимости от того, в какой части дома она сейчас спала и сколько времени показывали часы. Этим сигналом был трубный призыв, издаваемый миссис Дэвис. На голос матери, выкрикивавший её имя, миссис Хаэн отзывалась сразу и спешила узнать, для чего её зовут; все прочие домочадцы могли надсаживать глотки часами – миссис Хаэн не приоткрыла бы даже одного глаза. Спустя рекордно короткие сроки, прошедшие с того мига, когда миссис Дэвис в последний раз выкрикнула имя дочери, на лестнице уже послышались торопливые, путающиеся шаги. Габриэль посторонилась вовремя – в следующую секунду со ступеней в коридор слетела ошарашенным сонным комком миссис Хаэн, не успевшая переменить ночной сорочки на повседневную одежду. Поверх сорочки был накинут пеньюар, но, судя по тому, как он, практически свободно болтаясь, висел на фигуре миссис Хаэн, было очевидно, что накинули его второпях. Протирая кулаками, на которых отчётливо выступали тонкие синие жилки, едва открывающиеся глаза, миссис Хаэн замерла в паре сантиметров от матери. Миссис Дэвис глядела на неё с явным неодобрением и молчала, ожидая, пока заговорит миссис Хаэн. И та это сделала – но как только широко раскрыла глаза и попыталась оценить обстановку.

– Зачем ты звала меня, мама? – спросила миссис Хаэн усталым голосом. – Габриэль, что ты опять натворила?

Габриэль утомлённо вздохнула и закатила глаза к потолку: миссис Хаэн на неё даже не смотрела, поэтому ей совсем не хотелось ничего объяснять, тем более что звонок Мелиссы не одобрил бы никто в её семье, за исключением Ооны и, пожалуй, мистера Хаэна, но тот не стал бы высказываться ни в чью пользу, чтобы не навлекать на себя и на девочек лишние неприятности.

– Она не натворила пока ничего особенного, – пропечатала миссис Дэвис, подчеркнув слово «ничего» язвящими ироническими нотками, – однако собирается натворить и обязательно это сделает, если ты, как мать, не заявишь ей своей чёткой позиции по поводу того, о чём мы с тобой уже не один раз говорили.

Глаза миссис Хаэн переполнились утомлённой горечью.

– Мама, я не понимаю, почему ты не хочешь отпустить ситуацию. Это случилось пятнадцать лет назад. Хватит уже…

– Нет, не хватит, – строптиво отрезала миссис Дэвис. – Послушай меня внимательно, моя дорогая Эмма. В твоём возрасте я тоже была такой наивной… как и ты, я училась в пансионе для девушек и не верила, что окружающие люди могут оказаться вовсе не такими приятными, какими они представляются поначалу. Мир полон врагов, Эмма. Я убедилась в том, что никому нельзя верить, когда Эстелл подло убил мою дочь и даже не понёс за это никакого наказания. А теперь ты рискуешь потерять Габриэль, когда отпускаешь её в гости к приёмной дочери убийцы, у которой подруга – племянница убийцы, друг – подозрительная личность, дебошир, дымящий, словно десяток паровозов на станции, другой друг – сын Лейлы Мэллой, которую я считаю практически такой же убийцей, как и…

«Я вообще должна это слушать?» – пронеслась в голове Габриэль унылая мысль. Ей было неприятно впускать к себе в уши все эти гадкие, грязные, унижающие её друзей слова, и она чувствовала, что вскоре не выдержит и сорвётся – даже несмотря на то, что ругаться ей придётся с горячо любимой бабушкой. У Габриэль часто забилось сердце, все жилы на шее у неё напряглись, в висках что-то заколотилось и забилось с острой силой. В груди у неё разлился жар. Нагнув голову по-бычьи, она упрямо смотрела на бабушку, а бабушка смотрела на мать с мрачным торжеством и ожидала её ответа.

Миссис Хаэн была окончательно сбита с толку. Влетая в коридор, она ожидала чего угодно, но не этого. Она представить себе не смела, что её мать снова начнёт ворошить прошлое и поднимать те вопросы, в которых они никогда не могли найти компромисса. Ей было неприятно и стыдно – стыдно за Габриэль, не сумевшую уйти тихо, не тревожа бабушку.

– Так что же, Эмма? – вкрадчиво осведомилась миссис Дэвис. – Что ты на это скажешь?

– Мама, я скажу всё то же самое, – устало промолвила миссис Хаэн, – то, что Эстелл не убивал Джинни, и то, что друзья Габриэль вовсе не так плохи, как ты о них думаешь. Не суди людей за поступки их родителей и родственников, мама. Мы с тобой тоже не идеальны.

Лицо миссис Дэвис пошло ярко-красными оскорблёнными пятнами.

– Мы с тобой, Эмма, не убийцы! Мы никому в своей жизни не причинили зла.

– Кроме Эстелла, – вздохнула миссис Хаэн, – и его приёмной дочери Мелиссы, которую ты готова ненавидеть за то, что она живёт в доме человека, неприятного тебе; кроме Лейлы Лондон, которая вообще не имела никакого отношения к тому, что случилось в нашей семье, кроме её сына, кроме Питера Эндерсона, который, на мой взгляд, вполне неплохой паренёк, кроме Люсинды Кэчкарт, которая не виновна в том, что её двоюродный дядя – отцеубийца, кроме Джоанны Эстелл, которая не могла родиться от других родителей… – миссис Хаэн упрямо наклонила голову, в точности как и Габриэль, и её лицо тоже начало краснеть. – Мама, хватит жить в своих фантазиях! Кого ты ни обвинила бы теперь в смерти Джинни, её уже не вернёшь. Пора с этим смириться и дать девочкам жить так, как хотят они. Свою жизнь мы уже необратимо испортили.

Миссис Дэвис хватала ртом воздух, дрожала всем телом и краснела сильнее и гуще. В её глазах сконцентрировалась вся её сила, и этой силы было достаточно, чтобы заставить вздрогнуть не только миссис Хаэн, но и Габриэль, которая уже начинала опасливо раздумывать над побегом из этого дома – серьёзным и долгим побегом.

– ЭММА!! – наконец, грохотнула миссис Дэвис ужасным грубым голосом, и миссис Хаэн вжала голову в плечи. – И ты смеешь говорить такие слова?! Я никогда не перестану искать способ наказать виновных в смерти моей дочери! Ты глупа и эгоистична, Эмма! Ты никогда не думала ни о ком, кроме себя! Вот и сейчас ты не видишь или не хочешь видеть, что твои дочери клюют на ту же самую наживку, что и Джинни! Джинни любила этого Эстелла… она была ему преданна… она верила ему, и он убил её! И его приёмная дочь не может не быть такой же самодовольной, самовлюблённой и беспринципной, как и он!

– Неправда! – завизжала Габриэль. – Бабушка, это всё неправда!

Миссис Хаэн и миссис Дэвис, готовые сцепиться друг с другом, неожиданно остолбенели, и у обеих них опустели глаза. Они смотрели на Габриэль с поражённым неверием, поскольку Габриэль никогда раньше не позволяла себе вмешиваться в их споры, даже если становилась невольной свидетельницей таковых. Но Габриэль чувствовала, что молчать она уже не может, поскольку оскорбили её святыню, которой она жертвенно преподнесла свою первую любовь. Оскорбили и обвинили в постыдном и жестоком деянии человека, которому она была преданна до последнего дыхания и которому охотно отдала бы свою жизнь, если бы в том возникла нужда. Для неё Эстелл означал воплощение всего лучшего, что только мог вместить в себя человек, и слушать, как его называют убийцей и эгоистом, для неё было оскорбительно и мучительно до слёз – мучительно оттого, что его самого не было здесь, чтобы иметь возможность опровергнуть эти слова, а бабушка его отсутствием пользовалась, возводя на него самую гнусную клевету и не чувствуя никакого стыда и стеснения. В тот момент, когда она выкрикнула свои слова грозным и независимым голосом, она уже не могла себя контролировать. Всё её существо заполонили холодная ярость и остервенелое желание доказать свою правоту, потому она не заметила ни предупреждения во взгляде матери, ни удивления, проявившегося в глазах бабушки.