Николь Галанина - Меня охраняют призраки. Часть 2

– Это всё неправда, – цедила Габриэль сквозь зубы, – всё неправда, что ты сейчас говоришь! Мои друзья – лучшие друзья в мире, и мне наплевать, что у них там были за родственники! И Эстелл… тоже ни в чём… вовсе… не повинен! Он никого не убивал! Они с Мелиссой оба – прекрасные люди, и ты не можешь их вот так вот обвинять! Хватит!!

Миссис Дэвис долго смотрела на Габриэль пристальным, чего-то ищущим взглядом, и, хотя Габриэль понимала, что этот взгляд хочет обнаружить, она не опускала головы. Ей было совершенно всё равно, и её не волновало, какова будет реакция всех обитателей этого дома, если её тайна неожиданно откроется.

– Вот, Эмма, – наконец, сказала миссис Дэвис, – твоё воспитание. На твоих детей не могут повлиять их собственные родители. Когда-то я позволяла тебе и Джинни выбирать себе круг общения, но лучше бы я этого не делала! И ты поймёшь, как я была права, обязательно! – миссис Дэвис вскинула вверх палец и прибавила: – Причём очень скоро! Габриэль, – она перевела прежний свербящий взгляд на Габриэль, – я надеялась, что ты прислушаешься к моим словам. Никому нельзя верить: люди часто надевают столько масок, что они заменяют истинное лицо. Что ты можешь знать о своих друзьях?

– Всё, – по-детски упрямо буркнула Габриэль, – я их люблю и уважаю! Не думаю, что тебе понравилось бы, если бы о твоих друзьях говорили такие несправедливые вещи!

– Справедливость и несправедливость – понятия относительные, – хрипло сказала миссис Дэвис, очевидно, удерживаясь от приступа кашля, – всё зависит от того, на какой ты стороне… Только ты же не станешь меня слушать, верно?

– Потому что ты неправа, – отрезала Габриэль. – Ты даже не знаешь моих друзей! Как ты можешь их обвинять?

– Я знаю их родителей. А ребёнок – это сорок пять процентов от отца и пятьдесят процентов от матери, добавь сюда пять процентов от его окружения. Ты понимаешь, что это значит.

– Нет! И не хочу понимать! Это неправильные вещи! И тот, кто их высказал, тоже совершенный придурок! Только ты мне не хочешь верить, тогда зачем мы об этом вообще разговариваем? Ты никогда не слушаешь, когда кто-то с тобой не согласен! Тебе просто удобно жить, когда весь мир подстраивается под твои рамки, но нельзя подгонять других под себя! Все разные! И мои друзья не имеют ничего общего с мерзавцами и убийцами!

Габриэль показалось, что в глубине поблёкших глаз миссис Дэвис показались слёзы. Стыд обжёг её душу, ей захотелось принести свои извинения, пока не стало слишком поздно, и миссис Дэвис не ушла к себе наверх, однако ей не удалось заставить себя хотя бы открыть рот. Ей хотелось бы верить, что её упрёки были справедливы, но и в словах миссис Дэвис проглядывало что-то такое, что заставляло её оглядываться в свои воспоминания и сомневаться.

Миссис Дэвис снова подняла палец вверх, но теперь наставила его на миссис Хаэн, которая так и стояла у лестницы с опущенной головой. На её красное, омочённое слезами лицо свисали непричёсанные накрученные пряди волос, упавшие с бигуди.

– Твоё воспитание, Эмма, – желчным тоном повторила миссис Дэвис и, напрягая старые усталые ноги, сделала несколько шагов вверх по лестнице, которая располагалась напротив лестницы, где стояла миссис Хаэн, но вела в ту же самую узкую и короткую галерею. Поднявшись, миссис Дэвис ледяным взглядом взглянула на дочь – та не поднимала головы, – на Габриэль (у Габриэль на щеках рдели алые пятна). – Ты ничего не знаешь, – с сожалением проскрипела она и скрылась в дверном проёме.

Душу Габриэль словно покинул, свалившись с неё, удушающе тяжёлый камень, но она не могла почувствовать полного освобождения, пока тут же стояла пристыженная мать и, кажется, тихо плакала в соединённые лодочкой ладони, которые она прижимала к своему лицу.

– Мама… ты чего? Ты плачешь? – прошептала Габриэль и сделала пару осторожных шагов вперёд. Она протянула руку к плечу миссис Хаэн, но так и не смогла коснуться его – стыд и страх остановили её. – Мама, ну почему? Всё будет хорошо, вы с бабушкой обязательно помиритесь… Вы же часто ругаетесь, – промолвила она миролюбивым тоном и тут же мысленно выругала себя: этих слов, она чувствовала, ей совсем не стоило говорить.

Миссис Хаэн всхлипнула и осторожно отняла мокрые ладони от своего лица. Она, действительно, плакала: глаза у неё покраснели и припухли, по щекам ползли параллельные друг другу блестящие дорожки слёз.

– Габриэль, – укоризненно пробормотала она, – что же ты наделала…

– Что я наделала? – возмутилась Габриэль. Она отшатнулась от матери, и её голос снова возвысился. – Что?! Разве я была неправа?

– Ты могла всего лишь промолчать, – устало сказала миссис Хаэн, – ни к чему тебе знать о наших с бабушкой разногласиях.

– Но она говорила неправду, мама!.. – простонала Габриэль обессиленно. – Как я могла промолчать?

– Ты могла промолчать, чтобы не расстраивать её! – на одном дыхании стремительно проговорила миссис Хаэн, широко раскрывая блестящие глаза. Но вдруг порыв вдохновения, в котором она заговорила, оставил её, и она опять опустила голову, глаза её потухли, а голос сделался старым и скрипучим. – Твою бабушку уже не изменишь, Габриэль. Мы с тобой упрямы, но она ещё упрямее нас. Ведь она же моя мать.

Габриэль закусила губу, рассерженно повернув голову в сторону.

– Это неправильно, – пробурчала она. – Если она будет так всегда думать…

– …никому не станет хуже, – вздохнула миссис Хаэн. – А теперь иди. Иди к своей подруге, если ты ещё не опоздала, и бери с собой Оону. Вам лучше сегодня продержаться в гостях подольше. Я постараюсь успокоить маму, но… ты понимаешь, что она не захочет меня слушать. Поэтому вам нужно всего лишь выждать время.

Габриэль не испытала никакой радости от этого разрешения, которое она получила с боем и запозданием. Ей не хотелось радоваться потому, что она чувствовала какое-то унижение, словно молила мать на коленях, и та смилостивилась исключительно из-за мягкости своего характера. А ещё у Габриэль возникло такое неприятное чувство, словно её выгоняли из дома. Впрочем, она и сама рада была уйти: после всего, что она услышала здесь об Эстелле и своих друзьях, она не чувствовала никакой родственной приязни либо привязанности к этим дряхлым стенам, которые настолько привыкли жить прошлым, что никак не желали признавать настоящее.

* * *

Во дворе особняка Эстеллов властвовала торжественная холодная тишина – как и всегда. Хозяйского автомобиля не было ни у крыльца, ни внутри гаража, из чего следовал очевидный вывод: он снова на работе. Мелисса была предоставлена сама себе, в точности как и её неожиданно объявившийся названый кузен, привезённый родителями из Стеджерсон-тауна.