Константин Кропоткин - Счастье. Идеально. Любовный романс

– А зимой их куда?

– Не знаю. Может, тут нет зимы.

– Может, – Вера подняла с земли свою сумочку, вынула оттуда баночку из оранжевого пластика, открыв ее со щелчком, высыпала в ладонь несколько таблеток и, быстро кинув их в рот, как в пасть, запила кофе, – Для здоровья, – сказала она в ответ на вопросительный взгляд.

– Ты болеешь?

– Потому и не болею.

– И я не болею, – сказала Рита, – Как сюда приехала, так передумала болеть. Нельзя болеть, если вокруг так красиво, – и хотя площадь перед ними уж почти опустела, и разъехались, разбрелись торговцы кто-куда, да и ветер нес сор, все равно ж Рите хотелось считать все вокруг красивым, – Я не имею права болеть, я обязана чувствовать себя хорошо. У меня нет оснований жаловаться на жизнь, а если оснований нет, то я должна, я обязана. Я счастлива усилием воли, – доев булочку, Рита обтерла подбородок бумажной салфеткой, сложила ее в треугольник и убрала под кофейное блюдце, чтобы не уволок ветер, – Когда Олег собирался в Новую Зеландию, я же с ним не хотела. Далеко же, что я там буду делать?

– А он что?

– А он показывал фотографии, где будем жить, и звал. «Зачем?» – говорю. А он мне: «Почему бы и нет?». Ну, скажи мне, говорю, скажи, почему я должна туда ехать? А он только смеется, как будто мне пять лет, и я – набитая дура.

– Но согласилась же, – Вера смотрела на Риту и зависть проступала на ней, как тело сквозь намокшую одежду. Рита видела, но почему-то не стыдились. Она должна была стыдиться, но сегодня передумала: слишком хорошим выдался день.

– У меня не было ни одной причины сказать «нет», – сказала Рита, – А если «нет» – нет, то остается только «да».

– Умный мужик, – Вера прищелкнула языком.

Завидуешь, зачем ты мне завидуешь, не надо завидовать, это плохо, вредно…

Рита улыбнулась:

– А теперь у меня английский стал лучше. И весь мир меньше стал – все близко по сравнению с Новой Зеландией. Могу с авоськой из Москвы в Берлин прилететь. Ну, подумаешь, два часа на самолете.

– Какая фифа, – сказала Вера.

– А в Новой Зеландии хорошо было. Ты зря не приехала. Я же звала.

Вера не ответила.

– У нас там был дом с патио, была женщина приходящая, она из семьи староверов, по-русски смешно говорила. И разные мероприятия. Мне нельзя жаловаться, я не имею права.

– Да, не имеешь, – сказала Вера.

– А я не ценю, я – скотина, да. Я же не хотела с ним жить. Я хотела интрижку и пересып. Мне надо было отвлечься, да не получилось. Хочешь знать, как у нас тогда получилось?

– Да, помню я все прекрасно!

– Он гладил меня.

– Прекрати!

– Он гладил меня нежно-нежно, едва пальцами касался, а сам рядом лежал, закрыв глаза. Он говорил, что видит меня всю внутренним зрением, а трогал самыми кончиками пальцев – по боку, по ребрам, по груди, по животу – только самыми кончиками. Я лежала и представляла, как волоски на его теле касаются моих волосков, как они будоражат друг друга, а я будто смотрю на них со стороны, а сама чувствую, как катятся от них тихие волны. Понимаешь? Я как будто накрылась чем-то. Одеялом или шелковой простыней. Приятным таким, легким.

– Врешь ты все, – сказала Вера.

– Вру, – немедленно согласилась Рита.

ИНТ. СПАЛЬНЯ – ДЕНЬ

ОНА

Ты красивый.

ОН

Нет, это ты красивая.

ОНА

Ты так считаешь?

ОН

Я же вижу.

Они и допили и доели, а ветер все мел бесконечное «у».

– Тут как платят? Наличными или можно карточкой? – спросила Вера.

Поймав взглядом тень в черноте дверного проема, Рита крикнула нужные слова по-английски, и продавщица споро вынесла им блюдечко с бумажкой чека.

– И где он? – сказала Вера.

– Кто?

– Твой плейбой.

– Купил вина, – уверенно сказала Рита, – еще сыру, багет и круассаны. Он уже назад возвращался, но только по дороге увидел другой магазин, заглянул туда на минуточку, и сейчас ему вешают на уши лапшу. Масло оливковое продают, или мед. Или говна на лопате.

– Понятно.

– Мы же в отпуске. Мы же для того и приехали. Есть-пить, интересоваться неважным. Ты не представляешь, как это хорошо, как свободно, когда понимаешь, что не надо притворяться, делать вид, терпеть какие-то полумеры, самой выдавать себя частями, словно колбасу, можно просто-напросто быть, вот же как. У тебя было так, что знаешь, что нравишься вся, вот вся, уж какая есть?

– На ловца и зверь бежит! – вскрикнула Вера.

В обеих руках, как арбузы, Олег держал плотно набитые бумажные пакеты. Они пошли к машине.

– А его так долго? – спросила Вера.

– Заболтался.

– С кем это? – опять Вера.

– С одной женщиной.

– Ах, женщиной, – сказала Вера и только что пальцем не погрозила.

– Она тут живет. Сама из Испании, но тут живет. У нее дочь в Париже.

– Она показала тебе, как танцевать фламенко? – спросила Рита.

– Ей девяносто два года, – сказал Олег.

Вера присвистнула:

– Дожила же.

– Каждый день она занимается гимнастикой. До замужества работала в цирке.

– А ты спросил, какого у нее цвета панталоны? – спросила Рита.

– Нет.

– Почему ты не спросил? Я, может, всю жизнь мечтала узнать, какого цвета панталоны у девяностодвухлетних француженок.

– Она – испанка.

– Ага, и дочь в Париже, – повторила Вера, – Ну, что? – возле машины она огляделась, – Какие будут предложения?

– Можно съездить в Авиньон, – сказал Олег.

– Это далеко? – Вера.

– Тут все недалеко, – Рита.

И они сели и, не без труда преодолев лабиринт домов, выпали на волю – в поля.

– А давайте разденемся догола и попляшем! – открыв окно, закричала Рита.

– Уйми свою сожительницу! – закричала Вера в притворном испуге, – А то нас посадят в тюрьму за непристойное поведение.

Они пооткрывали все окна, включили музыку погромче. У них был отдых, и все они – все трое – это вдруг почувствовали. Ничего не держит и не тяготит, – прочее нигде; Боже, храни законы о труде, дарующие людям законный отпуск.

Вера опять была с телефоном – аппарат будто прикленный лежал у нее в ладони, когда она поздним утром вышла к столу, неодетой, в длинной спальной футболке c побледневшими от стирок розовыми молниями.

Халата на ней было, из чего Рита немедленно заключила, что Вера слышала, как уезжал Олег. Они были только вдвоем, – можно ходить какой угодно, немытой, неодетой, злой.

А Рита сидела с книгой на террасе, взгромоздив свои бесконечные голые ноги на подлокотник соседнего стула.

Они с Олегом уже позавтракали; еда все еще стояла на столе, а Рита нечаянно увлеклась детективом – историей вины и покаяния.

– Один уехал? – Вера плюхнулась на стул и дернула за кончик белую накрахмаленную салфетку.

– Ага. Велел кланяться.

Рита наткнулась в доме на салфетки, старинные, льняные, а накрывая, вспомнила вдруг, как их складывать, чтобы торчали треугольниками, в виде условных корабликов. Утренний стол получился торжественным, как месса, однако ж Вера смотрела на него без интереса – так, словно всю жизнь жрала во французских садах, и все надоело ей, боже, как же это все надоело .