Владимир Пшеничников - Костя едет на попутных. Повести

При полном отсутствии уличного освещения (лишь за Полыновкой, над силосной ямой, горит одинокая лампочка), Тарпановка преображается. В трепетном свете звёзд и редких окошек, отдающих голубым из-за неистовствующих в этот час телеэкранов, кажется, что брошенные дома вступают на равных в общий порядок, и хозяева в них просто улеглись спать пораньше, а не отправились давным-давно на вечный покой или в чужие края для более разнообразного проживания. И молчание улиц кажется тогда каким-то коренным и одухотворяющим. Хочется стукнуть в ближайшее окошко, вывести сонного хозяина на улицу и показать ему, дать послушать эту величавую тишь – пусть проникнется и перестанет, наконец, держать в голове всякую мелочную ерунду, а подымется душой и всей волей своей к тому, что называется…

Но порывы приходится сдерживать. Можно стукнуться в окно и так до утра и простучать, потому что, скорее всего, угодишь именно туда, откуда и многотерпеливые пенаты поразлетелись. А стучаться в освещённое окошко… Витек Пиндюрин батарейку спросит, Санёк Корнеев – закурить, да и прочие, если и постоят, то из вежливости, а потом уйдут дошивать что-нибудь, дохлёбывать щи, дочитывать газетку или досматривать телевизор. Дело известное. И остаётся нам гулять просто так, серыми кошками, которых и в действительности не так уж и мало перебегает туда-сюда пустынные улицы.

2

«Рисковать так рисковать», – решился Семён Антонович Зюзин и навалил на телегу третий мешок комбикорма.

Плоховато было, что коньячок нынче выдали, не каждый захочет расстаться с ним в обмен на мешок всего, но троих, точно, расколоть было можно. Причём, что интересно, не зажиточный это был клиент, а прямо наоборот – малоимущий. Ну, разве что лично не употреблявший и знающий спиртному одну лишь цену натурального обмена. Натуру Зюзин и погрузил на ловкую свою таратайку, обильно смазанную в трущихся частях именно по случаю отоваривания, с предусмотрительно приспущенными шинами. Мягкий, неслышный ход был обеспечен, только Гнедой будет пофыркивать и ёкать своей селезёнкой.

Вообще сходных клиентов было пятеро. Ближе всех, через проулок от магазина, жили Самсоновы, тётка Груня с дочерью. Между прочим, немая могла и сама свою живность сполна обеспечивать, так как наяривала в разнорабочих, а они все свинарник обслуживали. Но в свинарник, правда, сытней дроблёных отходов пополам с землёй ничего и не завозили сроду. Следующая клиентура – сёстры Вашурины. Маша к тому же писалась Луговой, а вместе с сынком её, учётчиком Петей, на этот двор приходилось три бутылки – запросто отдадут одну. На той же Нижней улице жили Рататуев Кузьма Иваныч, затворник полнейший, и почти что соседка его тётя Поля Янсон – у этой хоть и один поросёнок всего, зато нынче, вместе с квартиранткой-учителкой, они две бутылки огребли. Как запасной вариант Зюзин имел в виду «попа» Мясоедова, однако на того когда как угодишь, даже и в отоваренные дни. А начинать следовало с Рататуева.

– Н-но, Гнедой. Давай окружною, – негромко распорядился Зюзин, усевшись на телегу, и повозка неслышно снялась с места; теперь через Полыновский мост, мимо кладбища – и на мордасовскую дорогу, чтобы с дальнего конца заехать на Нижнюю; дальше Рататуевым переулком можно и на зады переехать. – Н-но! – посмелей шумнул Семён Антонович.

В ноябрьское отоваривание очередь производить натуральный обмен выпадет Валюну Жигину, и неизвестно, какая ещё погода будет стоять. А пока хорошо: сухо, не холодно, хотя ветерку можно бы и подуть – постучать ставнями, пошуметь в палисадниках. Но и так сойдёт, без маскировки. Ни Шоки, ни бригадира на вечерней дойке не было, авось и теперь ещё припухают.

«А то говорят: с нахальством родились, с нахальством помрём», – попробовал размышлять Зюзин, но толком не прояснённый вопрос – будут начинать в ночь или с утра – перебивал всякую иную мысль. Последний раз принимали всякую мешанину в воскресенье, трое суток тому, и Зюзин тогда перебрал малость. Не пожарный был случай, одеколон мог и до утра полежать в укромном месте, но что ты будешь делать с гадской натурой. В горницу его жена не пустила, ужинать не дала, и он сдуру завалился на горячую, по случаю пирогов, печку. Среди ночи, отбиваясь от кошмаров, стянул с себя рубаху, брюки – до трусов разделся – и полезли под бока спичечные коробки, валенки, склизкая дрянь какая-то приклеилась к пояснице… тьфу! А ни в понедельник, ни вчера – ни капли не перепало. И при таких исходных до завтрева ждать?

«А заеду к Ваську-сварному. Скажу потом, граняк долгу отливал – должны мы человеку или не должны?» – такое возникло оправдание. Васёк, конечно, компаньон занудливый: выпьет – только про свою лахудру райцентровскую и говорит… Нет, верней всего, ноги сами унесут к бродяге Стеблову. В землянке – воля. Хоть и наврёт Стеблов, а ухохочешься.

Дорога выпала насквозь спокойная. Завернув в Рататуев переулок, уходивший вверх до самого магазина, а вниз – до речки, и по которому, соответственно, мог кто-нибудь пройти и в этот час, Зюзин, однако, до того осмелел, что, не укрываясь на зады, остановил Гнедого, прикрутил вожжи и пошёл стучаться в жёлтое окошко. Постучал – и прямо во двор, договариваться.

– Семён, ты, что ли? – окликнул его проворный однако же Кузьма Иваныч.

– Ну, – отозвался на ходу Зюзин.

– Или привёз? А мы ведь, золотёнок, без борова остались, свезли на скотмогильник, – показалось, он даже всхлипнул там, в темноте сенец. – Пудов пяти, золотёнок, был, не меньше.

– Да как же? А я и не слыхал.

«Хорош почин», – недовольно отметил про себя Зюзин. Кузьма Иваныч затянул какую-то жалобную ересь, но лучше бы выслушивать его с бутылкой в кармане, разгрузившись.

– А свинку мы, думаем, до рожества на картошке продержим. И прошлый привоз наполовину цел.

В прошлый раз Жигин развозил дроблёный подмокший в ворохах ячмень.

– Беда одна не ходит, – зачем-то сказал Зюзин и распростился.

Так. Гнедой пусть постоит, а к тёте Поле и к сёстрам придётся добежать. Ну, если и там… Но там-то как раз очень даже весело и бойко получилось. Словно бы ждали его, и он чуть было у сестёр второй мешок за ту же бутылочку не свалил.

Но вовремя прикусил язык, а с другим экземпляром звездастого они расставаться пока не захотели.

– Да твой же будет, – сказал Шура. – Привёз бы силосу возок.

– Силос, Шур, покамест никто, – заметил Зюзин, – не улежался. Ты прокисшее молоко станешь есть? Не-ет, дождёшься простокваши. Так и в данном примере. А вскроем яму, привезу, конечно.

Бутылки он обернул опроставшимися мешками и, похлопав последний, самый тугой, собрался ехать тем же проулком вверх, к Самсоновым, а с «попом» решил вообще не связываться. От Самсоновых в любом случае прямой путь лежал к бродяге Стеблову, и это обстоятельство хотя и веселило, но и смущало Зюзина. Валюн, конечно, обидится, но если его сейчас вытащить, скажем, в баню или в какую-нибудь развалюху, то следом непременно сразу две ищейки кинутся, и не удовольствие получится, а непредсказуемое зло. Нет, от Самсоновых – к бродяге. «Скажу, в крайнем, что две всего отоварил», – придумал Зюзин, хотя третья оставалась ещё под вопросом.