О. Странник - Маски любви и смерти

– Да вот, Нине явился призрак Кокоринова в коридоре.

Хижа засмеялся:

– Кокоринова? Надо же, какое совпадение, его Гоша Полтинников сейчас пишет, эскизы делает, он работает над историческим полотном к 200-тилетию, в 1989 году, завершения строительства здания Академии художеств по проекту Валлен-Деламота и Кокоринова. Это будет большое полотно вроде знаменитой картины Якоби «Инаугурация Академии», а у Полтинникова и Кокоринов присутствует среди исторических деятелей и придворных чинов вокруг Матушки-Императрицы. Кокоринов ведь и на памятнике 1000-тилетию России в Новгороде Великом среди самых знаменитых персон изображён. А вот хотите посмотреть, как Гоша Полтинников работает? Я как раз собираюсь в его мастерскую, он просил зайти, что-то там посоветоваться… Ну, вы его знаете – живописец, заслуженный художник, руководитель мастерской. Сейчас наши часы заканчиваются скоро, пошли, кто хочет, в его мастерскую…

И мы пошли…

…и мы пошли…

Из класса мы спустились по лестнице и вышли в один из двориков внутри квартала между Невой и Большим проспектом, застроенного с 18-го века различными службами, домами и домиками, принадлежащими Академии Художеств. Многочисленными арками, проходами и подворотнями внутри квартала можно было пройти на 3-ю и 4-ую линии, а через подъезды и из дворов – на Большой проспект. Посредине квартала – обширный сад и, парадным фасадом на Неву, главное здание – великолепное творение Ж. Б. Валлен-Деламота и Кокоринова, который в день закладки здания Академии был избран профессором архитектуры, потом – адьюнкт-ректором, затем – ректором Академии, и, по легенде, в 1772-м повесился в своём кабинете… или на чердаке?

Путь наш лежал в главное здание, в мастерскую Полтинникова. В ноябрьских сумерках, под моросящим дождём, обходя лужи, мы тянулись захламлёнными переходами за нашим Хижой, как Данте за Вергилием по кругам Ада. И вот, в круге первом, в свете тусклого фонаря, неверно мигающего с 3-ей линии, в конце очередной подворотни, нам показалось (или мы действительно увидели?) страшную полуголую фигуру, в рванине, мертвенно-белую, нелепо вывернутую, на одной ноге и с кривым костылём; на голове – косо нахлобученная, поникшая от дождя, треуголка. Рядом валялся какой-то хлам. Хижа резко остановился, наше растянувшееся шествие застыло шагах в пяти за его спиной. Фонарь качнул пятно света на фигуру, послышался звук открывающейся, невидимой нам за углом, двери, вырвалась громкая музыка, яркий свет подсветил фигуру с другой стороны. Фигура, казалось, дрогнула, упала двойная тень и поползла к нам, и радостный густой голос возгласил:

– Николай, Хижа… это ты, что ли? – так заходи, мы большой заказ празднуем, ты с учениками? – так все заходите…

Мы подтянулись к свету, за углом, в открытых дверях здания Гипсоформовочной мастерской стоял мужчина в переднике и газетной треуголке и приветственно размахивал откупоренной бутылкой. Теперь стало видно, что рядом, прислонённая к куче строительного мусора, криво торчала покалеченная гипсовая фигура, вместо одной ноги – кривая арматура, на плече – ветошь, на безносой покоцаной голове, как у маляра во время ремонта, заляпанная газетная треуголка. Отбитая нога и другие обломки валялись рядом. Мы перевели дух и гуськом за Хижой втянулись в гостеприимно распахнутую дверь. В мастерской шёл ремонт с побелкой и параллельно гремел музыкой праздник Большого Заказа. Радушный хозяин, оказавшийся известным скульптором Михаилом Подозёровым и приятелем Хижи, был похож на художника Куинджи и чем-то неуловимо на орангутанга. Он пояснил сочным басом, что вышел во двор в нетерпении встретить «гонца в магазин без продавца» и, как выяснилось, вовремя вышел и спас нас всех от страшного гипсового калеки, пострадавшего от ремонта – «…ну, уронили и выставили во двор…».

Он приглушил музыку, мы стали рассаживаться и с интересом осматриваться. Всюду стояли накрытые и не накрытые гипсовые копии антиков и пролетариев, Ленины в кепках на голове и в руках теснились по углам, шаткие кОзлы и лестницы-стремянки торчали у дальней стены, на полках стояли носы, уши, орнаменты и головы, которые мы рисовали на 1-м и 2-м курсе. Сухое личико Вольтера ехидно улыбалось, голова Кондотьера Гаттамелаты надменно смотрела на меня сверху вниз, дальше полка была прикрыта клеёнкой. Подозёров налил всем в разнокалиберные ёмкости, и Хижа поднял свой стакан:

– За Большой Заказ, Михаил, дружище! Пусть почаще будут… а этот твой гипс во дворе, покалеченный… я уж думал, ведь ноябрь как раз, вода прибывает, так я подумал, что скульптор Михаил Козловский опять с Лазаревского кладбища в родную Академию добрался… опять промок и замёрз, обогреться будет проситься, как почти каждую осень, при северо-восточном ветре, когда могилу водой заливает…

Михаил тоже поднял стакан, утонувший в громадной руке:

– Так помянем же тёзку моего незабвенного, учителя наших учителей, а придёт – так пустим… и нальём ему… – Михаил Подозёров уже изрядно пьяный, помахал стаканом – …помянем великого создателя «Самсона» и Суворова в образе Марса!

Все выпили, Нина смотрела испуганно: «…то призрак Кокоринова, то теперь Козловский с кладбища…», – прошептала она.

Подозёров, разливая Хиже и себе остатки, продолжал:

– А вы знаете, что Михаил Иванович Козловский сначала был похоронен на Смоленском кладбище, у нас на Васильевском, не так далеко от Академии художеств. Это потом его прах был перенесен в Некрополь Александро-Невской лавры, оттуда ему, конечно, теперь далековато добираться. Но он всегда подходит не дворами, а к главному подъезду Академии, ему, как гению и профессору полагается, и стучит в двери, швейцары утверждали, что в шуме дождя и завывании ветра слышны слова: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел. Отворяйте!», – пророкотал Михаил утробным басом и постучал в ближайшую стенку опустевшей бутылкой…

И тут эхом раздался стук в дверь… Нина побледнела, у Алёны расширились зрачки, Хижа вздрогнул и уставился на Михаила, реакция остальных осталась за кадром… Михаил же радостно заржал и с восклицанием – ну, тебя только за смертью посылать! – сжимая в могучем кулаке пустую бутылку, распахнул дверь, и… это оказался гонец в магазин без продавца, вовремя подоспел с полной сеткой полных бутылок. Следом за ним подошли ещё два скульптора, и тут началась попойка, вошедшая в анналы мастерской Подозёрова как «Поминки по Козловскому». Михаил поднимал стакан за стаканом за каждую из скульптур своего знаменитого тёзки – за Изяслава уязвлённого, Амура со стрелой и Амура Спящего, за Екатерину Великую-Минерву и множество других, вЕдомых далеко не каждому… Потом пошли тосты за его учеников и, по нисходящей линии «учитель-ученик», соборно добрались до Подозёровского то ли деда, то ли дяди, скульптора Ивана Подозёрова, выпив за которого, Михаил, с величественным мановением руки – продолжайте, мол, други – удалился в закуток, на диванчик – «подумать и погрустить» – так объяснил он своё внезапное уединение.