О. Странник - Маски любви и смерти

© О. Странник, 2017

ISBN 978-5-4485-6661-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Был слышен только лишь шорох и шелест, иногда потрескивание – это карандаши и мелки шуршали по бумаге, шелестели отбрасываемые листы, потрескивали лампы и электрообогреватели. В одном из помещений Рисовальных классов Академии художеств стояло и сидело на табуретках, подоконниках и просто на полу человек сорок разновозрастных энтузиастов – от седобородых вечных абитуриентов до школьников старших классов, абитуриентов будущих. Были и студенты разных курсов и факультетов Академии, учащиеся Рисовальных классов, а также несколько бомжеватых личностей неопределённого пола и возраста. В центре на помосте обнажённый натурщик каждые 5—7 минут менял позу, и надо было успеть его зарисовать. Всё это называлось «наброски» и происходило по воскресеньям в течение 4-х академических часов. Было не до разговоров, успеть бы ухватить и передать на бумаге «движение», как говорили изредка забегавшие преподаватели. «Ухвати потенциальное движение, пластику, динамику, вектор, передай пропорции, а контур, что контур…» – бормотали они, заглядывая через плечо или под руку в листы, пристроенные на картонках, на коленке или на согнутой руке. «Да не проволочный контур тяни, как у Билибина, прерывай… прерывай, уходи в объём, а то плоско будет…» – горячился темпераментный Хижа, ведущий преподаватель нашего курса, похожий на молодого Горького, – «…тень только наметь плоским грифелем, движение, движение передавай…». И вся наша дружная, сосредоточенная толпа тщилась и старалась «ухватить и передать» в меру сил и способностей. Пять минут – и поза меняется, лист подворачивается под стопку, шуршит карандаш… сломался-затупился – хвать другой, запасной, так, тень размазать пальцем… взгляд – на модель, на лист, на модель, на лист, рука летает, шуршит грифель… Иногда заглядывает кто-нибудь из преподавателей академического рисунка и понуждает натурщика принимать более сложную позу, чем просто сидеть, отставляя то одну, то другую ногу; для сложных поз имеются длинная палка, стойка и табуретка.

Натурщики и натурщицы время от времени менялись, и делать наброски было легче с возрастных моделей, складчатых, бородавчатых, морщинистых и непропорциональных. Чем уродливее, тем легче, – ухватишь складку, родинку – вот уже и похоже. Один испитой мужичина с бульдожьей физиономией был зело колоритен, но частенько падал с табуретки – то ли спьяну, то ли в эпилепсии. Потомственная натурщица Глафира, поседевшая на подиуме и запечатленная для вечности, наверное, десятью поколениями студентов, умудрённая опытом, стоя на подставке, поучала всех в пределах досягаемости своего взгляда:

– Ты не бородавки мои рисуй, а образ дай, а ты, вот ты – возьми сангину, а не уголь…

Была одна девочка лет пятнадцати – ну не за что глазу зацепиться, рельеф сглаженный, грудь едва намечена, ничто тени не отбрасывает, но и рёбра с позвонками не проглядывают, как часто бывает у подростков, одна только текучесть линий, пластика движений – и мало у кого получалось. Пробовали некоторые сангиной, соусом, углём – а что толку, нет рельефа, не схватить объёма, его как бы и нет вовсе, ну, просто силуэт один, только контур получается. Вот по наброскам этой девочки и было видно, кто какой рисовальщик.

Те же натурщики позировали нам и на длительных, рассчитанных на месяц, постановках поясного портрета и обнажённой натуры в полный рост на 3-ем и 4-ом курсах. Тогда нас в группе осталось 12 человек, примерно треть от первоначального состава, остальные отсеялись по неспособности, двое-трое сами ушли.

Наше время – с 19-ти до 23-х, четыре академических часа. Стоял тёмный, мокрый ноябрь… «…а ноябрь не стоял, а длился, свет на утро, вечер и день – не делился, и никто, НИКТО не умел помочь эту длительность превозмочь…» – такие слова звучали у меня в голове. В классе светло и жарко, жужжат многоваттные лампы, пощёлкивают обогреватели. Рядом с моим – мольберт Андрея, летом он опять не поступил на дневное, на будущий год снова будет пытаться, а угрюмый Павел, говорят, уже пять раз неудачно пробовал.

Сегодня делают новую постановку, натурщица – женщина лет 45-ти, плотная, но не рыхлая, позирует обнажённой, не снимая очков. Почему-то никому это не кажется смешным. Хижа установил свет, очертил подошвы босых ног натуры мелом на подиуме, уточнил позу. Все остро воззрились на модель, зачиркали по туго натянутому ватману осевые и направляющие – как учили. Николай Андреевич повторяет своё знаменитое: «Сначала ремесло в руку получите, а потом уж душой воспаряйте!». Ну, к 4-му курсу оставшиеся после отсева 12 человек ремесло в руку худо-бедно обрели, всяк в меру своих способностей, конечно. И вот по отработанной схеме, у каждого в своём ракурсе появляются контуры, выверяется масштаб, уточняются соотношения и основные объёмы – канонические пропорции Витрувианского человека Леонардо Да Винчи. А дальше намечаются светотеневые соотношения и индивидуальные особенности телосложения нашей Нины Ивановны, которая серьёзно и терпеливо сохраняет неподвижность, на носу блестят очки, они бликуют, и глаз почти не видно. Вот придётся так и рисовать, даже интересно – дополнительная штудия. Каждый по-своему будет «душой воспарять» целый месяц. А кто-то и не будет, нечем воспарять, чем и отличается ремесло от искусства…

У Андрея штрих мелкий, тонкий, невесомый, сходство выступает, как сгущающийся туман, контур пропадает в своеобразном сфумато, исчезающем, как дым – да, это в живописи, но и на карандашном рисунке надо суметь. У Нины – контрастная, размашистая манера; что-то она опаздывает сегодня, хипница… Алёша-мичман щурится, выверяет пропорции, штрих у него – сухой, точный. Угрюмый Павел экспериментирует со сферическим штрихом, потом подходит ко мне и пытается показать на моём рисунке, на икрах, на ягодицах: «…Вот у Дали так, эллипсами, вот так вот…», – я отгоняю его. Длинный бородатый Цветков старается не «воспарять», а приблизиться к фотографической точности; ушёл вот недавно из семьи, чтобы быт не мешал творчеству, устроился электромонтёром здесь, в Академии, получил доступ в каморку с инвентарём где-то под лестницей, поставил там мольберт – и счастлив! Кажется, и ночует там тайком…

Пожилой Иван Макарыч Панасюк умудряется передавать на бумаге женское тело в виде гипса, наверное, гипсовые головы, что мы рисовали на 2-м курсе, остались пределом его возможностей. Алёна, сама вся как акварель Бакста, отрешилась ото всего, ушла в затягивающую глубину белого листа… Путь от схемы – к творчеству – некое раздвоение сознания и действия – одна часть, рука, штрихует, сопоставляет, соизмеряет; другая – глаза, с изумлением наблюдает волшебство возникновения, всплывания изображения из глубины белого пространства, соткАние образа, – подобно тому, как из глубины всплывает русалка… Нет, точнее – как в фотопроявителе (если кто ещё помнит) постепенно проступает картинка, чёрно-белое изображение… Как в мареве пустыни – проступает и сгущается почти до осязаемости – мираж… Чудо творчества! На учебном рисунке? Да, говорит внутренний голос, да, на любом рисунке.