Александр Кваченюк-Борецкий - Три кита. Шахтерский роман

– Ты, Вова, на работу вышел?

– Ага! – с немного нахальной усмешкой, мол, все – ему нипочем, коротко ответил Ляхов, озираясь на своих товарищей.

Наперед, наверное, знал, что Грохов взашей не вытурит его с участка. С кадрами на шахте всегда была проблема.

– Там, как – на улице, Вова? Метет? А то я уже третьи сутки с шахты – ни ногой!

– Какое там метет, Михалыч! Так, чуток задувает за воротник…

– А за твой?.. За твой не задуло?

– Так, у меня ж пальто без воротника, Михалыч!

– А че – так? Не разжился пока на воротник каракулевый?

– Да, нет, был у меня воротник писцовый. Так мент, когда в кэпэзуху волочил, оторвал, черт безродный.

– А, вернуть забыл?

– Не забыл, а за постой взял!.. Такса у него – такая!

– И правильно сделал!

– Конечно, правильно. Я ведь ему под глаз еще светильник на манер шахтерского оформил. Бесплатно! В придачу к воротнику.

– Вроде, как премиальные, что ли, выписал?

– Ну, да!

Так было всегда. Едва на участке появлялся Ляхов, и смеху было и слез, хоть отбавляй. Наверное, актерский талант пропадал в нем, в шахтерике этом. Мужики и ржали от души, и в глазах их читалось сочувствие к Вове. А в конце своего своеобразного словесного поединка с Ляховым, за которым внимательно следили иногда с десяток, а то и больше людей, Грохов заканчивал обычно каким-нибудь назиданием. Начальник, все-таки! Марку-то надо было держать. Не обошлось без этого и теперь.

– Так, что, ты новый воротник, Вова, не торопись покупать. Чтоб задувать…. Точнее, заливать было некуда. Без воротника-то походишь и, глядишь, трезвым человеком станешь…

– Не стану, Михалыч!

– Богатый – сильно, что ли? Воротниками-то разбрасываться?

– Да, я уже и в ЛТП, и у нарколога пытался психику свою восстанавливать. Ни черта из этого не выходит. Видно, Змей этот Зеленый не в бутылке, а в душе моей сидит. Вот, как получку получу, если в кураж не ударюсь, тогда, словно и на свете я не жил! Я ж, не раб, Михалыч. Мне тоже свет в конце тоннеля увидеть хочется!..

– Это еще каких тебе Свет хочется? Не лифтерша ли наша – одна из них?..

– А еще в ламповой 3 3 Ламповая шахтная – помещение на поверхности шахты (рудника) для хранения, зарядки и ремонта светильников рудничных. Светка работает! – подсказал кто-то из горняков. – Лях как-то ей говорит, мол, Свет, давай после смены зажжем от керосиновой лампы, как раньше! А она – в ответ: «Ты бы, Вова, сперва малость дрова подсушил… А то у меня после твоего мангала с хот-догами и индейской пляской вокруг ночного костерка из ушей парит! Как у чайника, все внутри закипает! Свистнуть хочется!..» А он, так, дескать, и так. Главное, чтоб, когда свистеть будешь, слюной не брызгала!

У Грохова было счастливое детство. А возможно, ему, лишь, так казалось? Лет до четырнадцати отроду, он все больше проживал у бабы Зоси. Бытовала она в двухэтажном казенном доме из рубленых бревен. Со временем бревна, хоть и оставались крепки, как и прежде, но потемнели, и казались, словно выкрашенными в черный цвет. В доме было два подъезда. На лестничных площадках располагались по две квартиры на двух хозяев – каждая. У бабы Зоси была всего одна комнатенка, в которой она ютилась с дедом Гошей. Да, еще маленький Гаврил путался у них под ногами. Зато соседи занимали две комнаты. Кухней соседствующие семьи пользовались совместно. Общими умывальником с туалетом – поочередно. Но имелись и исключения из этого для тогдашнего времени правила. На втором этаже в противоположном жилом отсеке квартировался Малахей Сухнин. Он был знатным горняком. Причем, одним из первых в городе. Поэтому ему была такая честь. Всю квартиру вместе со своей семьей он занимал полностью. Самому Малахею, седовласому старику, тогда уже мало, что нужно было. Как говорят, пожил свое. Грохов до сих пор отчетливо помнил его серые колючие, как две занозы глаза, сурово взиравшие из под мохнатых и оже седых бровей. Нос у Малохея напоминал картофелину средней величины. Но больше всего Гаврила впечатляла его грудь, увешанная бессчетным количеством фронтовых и медалей трудовой славы. Каждый раз в День Победы и на День Шахтера он появлялся при полном параде, и тогда все соседи двухэтажного барака с нескрываемым восхищением и жгучим любопытством глазели на него в окна. На лицах их вместе с гордостью за славного соседа, словно, читался немой вопрос: осилит ли Малахей Сухнин такое количество металла на своей груди? Не согнется ли под их тяжестью? Но Сухнин, словно подозревая, о чем думают соседи, лишь презрительно фыркал губами.

Иные из соседей выходили на крыльцо, чтобы лично поздравить Малахея с большим праздником и поднести рюмочку, другую. А, стало быть, и самим за былые и настоящие доблести своей Большой и Малой Отчизны порадоваться. Знали, что славный горняк выпить был не дурак, хотя и в стельку пьяным никогда и никто его не видел. Махнув стопарь, другой для бодрости духа Сухнин отправлялся на празднество, которое проходило на Главной площади города. Там, напротив памятника Ленину, располагалась трибуна. Словно мощный речной поток вдоль высокого берега, люди колоннами дружно курсировали мимо нее. С трибуны слышались поздравительные речи. Гремел оркестр.

После всего этого Сухнин, зачастую сопровождаемый сыном Иваном, тоже – горняком, а, подчас, его супругой Марусей и внучкой Офелией, возвращались домой. Во дворе шумной гурьбой их встречали соседи. Они, как видно, зря времени не теряли, и уже были слегка навеселе. И пока Маруся вместе с Офелией отправлялись готовить салаты и горячие блюда для своих героев и гостей, Сухнин и его сын важно усаживались на одну из скамеек, располагавшихся вкруг стола под сенью могучих тополей с раскидистыми ветвями, которые в летнюю жару давали прохладную и потому столь желанную тень. Осенью же заслоняли от дождя. Кто-то доставал непочатую бутыль водки. Тут же находились стограммовые граненые стаканчики. Слышалось, как при чоканье они глухо позвякивали. В раскрытое окно второго этажа появлялось недовольное лицо Маруси.

– Эй, Иван!

– Ну, чево – тебе! – досадливо восклицал Иван Сухнин, утирая влажный рот рукой.

– Смотри, особо не увлекайся! Неужели потерпеть нельзя, пока закусь готова не будет!

– А а а! – отмахивался Иван рукой от жены, словно от надоедливой мухи.

– Да, нормально все, Маруся! – кричали соседи. – Праздник, все ж таки, а не будни какие! Да и закусь у нас тоже имеется! Вот…

И они тыкали пальцами на аккуратно расстеленную на столе газетенку, на которой горсткой лежали малосольные огурцы, свежий лук, помидоры, ломтики хлеба.

Подле взрослых, веселившихся прямо во дворе, крутилась детвора. Мальцы, то тянули ручонки к столу, чтобы выклянчить кусочек хлеба, огурчик или помидор, не потому, что были голодные, а чтобы, глядя на взрослых, поучаствовать в пиршестве вместе с ними, то принимались за свои детские забавы вновь. Но игры у них не особенно получались, так как взрослые о чем-то чересчур громко беседовали, потом еще громче смеялись, спорили. И, тогда ребятня снова приближалась к столу и с любопытством наблюдала за взрослыми. Но те, занятые разговором, казалось, не обращали на озорников совершенно никакого внимания.