Александр Кваченюк-Борецкий - Три кита. Шахтерский роман

– А скажи, Малохей Иваныч, где ты наград боле схватил, на хронте или когда уголек лопатил? – с серьезным видом интересовалась соседка Груня.

Это была очень крепкая довольно упитанная пожилая женщина, которая до пенсии также немало потрудилась на благо Отчизны лопатой и киркой, и вместо тягловой лошади. Однако, наград не имела и жила одна без мужа и детей. Словно у нее их никогда и не было.

– А ты сама посчитай, коли в этом разбираешься! – важно отвечал Сухнин, бережно касаясь рукой медалей.

– Не… Еще без одной рюмки я никак не разберусь! – отвечала Груня. – А то, может, и – без двух!

– Чего врешь! – хитро щерился Иван Сухнин. – Без двух…

Внешне он мало чем походил на своего доблестного родителя. Во-первых, почти на голову был выше ростом. К тому же, немного сухощав. С лица у него почти никогда не сходила плутоватая улыбка. Вместе с тем, в ней было что-то подкупающее. Это и настораживало, и бесконечно располагало окружающих к Ивану.

– Ну, без трех! – уперев огромные ручища в распухшие бока, не сдавалась боевая Груня.

– Без четырех…

– Без пяти…

– Да, разевай свой балабольник слюнявый пошире, я тебе в него всю полулитру отожму!

Закрыв глаза, Груня и впрямь раскрыла рот. Этого Иван никак не ожидал. Но не в его характере было отказываться от своих слов. Прямо из-под лавки он выхватил еще непочатую бутыль с водкой.

– Эй, Иван, ты, что с ума спятил! Пол-литра-то – последняя! И вся Груне достанется… Да и не она за ней в магазин бегала… – всерьез загоношились собутыльники.

Только мысль о том, что компания останется без выпивки, остановила Ивана. Бутылка с этикеткой «Столичная», зажатая в его пятерне, замерла в воздухе. Груня еще какое-то время так и сидела с закрытыми глазами и раскрытым ртом, словно и впрямь до последнего надеялась, что Сухнин непременно сделает, что намеревался. Компания притихла, в тревоге глядя на Груню, как будто бы до боли в сердце опасалась, что бутылка сама по себе вдруг возьмет и, ни у кого не спросив, выскользнет из Ивановой клешни и выльется ей прямо в рот.

– Закрой скворечню, Груня! – не выдержав, громко и отчетливо произнес Иван. – А то воробей залетит…

Соседи дружно и пьяно расхохотались.

– Так, как раз – на закуску!

И Груня ловко выхватила пол-литру из рук Ивана. Скатившись со лба, капля пота с точностью приземлилась в его пустой граненый стаканчик.

– Вот – зараза! Хваткая…

Сухнин даже немного опешил.

– Ну, все! Домой! – зашипела Маруся прямо в ухо своему суженому, возникнув подле него точно из-под земли.

Только теперь, обнаружив присутствие жены, Иван как-то сразу обмяк.

– А дома-то, есть чо выпить?..

– А то ты не знал! Мало, что ли, тебе здесь досталось?

– Так, Груня все оприходовала… Почти – все!

– Вот – брехло! – вскипела Груня.

И, никого не дожидаясь, она наполнила зельем граненый стаканчик.

– Семь наград у тебя, Малохей, хронтовых и столько же – трудовых! Значит, воевал ты под землей так же справно, как и на хронте…

Но Маруся, круто повернувшись к соседям спиной, и, крепко держа под руки слегка пошатывающихся при ходьбе мужа и свекра, насколько это было возможно, уже торопилась вместе с ними домой.

Грохов крепко знал дело, которому посвятил свою жизнь. Но, как оказалось, этого было мало! Главная черта его характера проявлялась в том, что он уважал и ценил людей. Он не считал их за расходный материал, как некоторые. Насчет «некоторых» он сделал свой вывод, поскольку тот напрашивался сам собой. Но не сразу.

Это началось примерно полгода тому назад, а то и более того, когда рулить шахтой пришел новый директор и собственник шахты в одном лице. Звали его Никанор Гомерович Тумский. Выглядел он лет на полста. Высокий статный крутолобый. Лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не чересчур пристальный взгляд темно-карих глаз. Было в нем что-то неприятное и даже отталкивающее. Тумский, взирал на объект своего внимания так, словно пытался забраться в его черепную коробку и прочесть чужие мысли. Возможно, делал он это не нарочно. Как бы то ни было, это портило все впечатление от общения с Тумским.

В тот день Никанор Гомерович неожиданно заявился на наряд к Грохову. Шагнув через порог участка, он без всяких церемоний, по-хозяйски важно протянул руку Гаврилу Михайловичу.

– Здравствуйте!

Но Грохов, занятый своим делом, далеко не сразу заметил, а, может быть, не хотел замечать того, кто вошел к нему без спросу. Неожиданно опередив Грохова, Ляхов вскочил со стула и нахально всучил Тумскому свою мозолистую клешню.

– Здравствуйте! А вы – кто?

Послышались смешки.

– Я – ваш новый директор!

– Ой!

От неожиданности Ляхов, аж, подпрыгнул на месте. Мгновенно ретировавшись, он тотчас уселся на прежнее место, и тупо уставился в пол. При этом вид у него был такой расстроенный, точно он, и впрямь, был горем горьким наповал убит. Того гляди, слезы крокодильи лить начнет!.. Товарищи, наблюдая за Ляховым, едва сдерживались, чтобы снова не загыкать.

– Радушный прием, нечего сказать! Хорошо, хоть хлебом-солью не встретили да стаканчик не поднесли. Правильно говорят, на работу, как – на праздник!

Тумский невольно нахмурил брови. Однако, встав из-за стола, Грохов хотя и с запозданием, но уже протягивал Никанору Гомеровичу свою ладонь.

– Нет, уж, довольно – этого цирка! Меня сюда не клоуном назначили, а, несколько, для иных целей. Зайдите ко мне после наряда, господин начальник участка! Разговор у нас серьезный будет…

И Тумский исчез за дверью также внезапно, как и вошел в нее.

Около года назад Грохов навсегда расстался с женой. Он полагал, что в его жизни наступила черная полоса. Но, так ли это было на самом деле? Разве, то, как он жил прежде, являлось абсолютно чистым и безоблачным? Гаврил Михайлович имел за плечами уже полтора десятка лет горняцкого стажа, но за столь продолжительный отрезок времени он разжился лишь однокомнатной квартирой, которая досталась ему после размена четырехкомнатной на две равноценные друг другу жилплощади с доплатой. Вторая, конечно же, теперь являлась собственностью его бывшей супруги Алены. Любил ли он ее когда-нибудь по-настоящему? На это Грохов не мог с точностью ответить ни «да», ни «нет». Впервые встретились они, когда учились в институте. Он – на горном факультете, она – на экономическом. Вот, как он думал, откуда у нее привилась нездоровая любовь к деньгам. Ему порой казалось, что нужен он ей лишь для того, чтобы вкалывать и денно, и нощно и приносить всю до копейки зарплату домой. Но это позднее он окончательно раскусил Алену. А вначале все было, как будто бы, совсем неплохо. Институт, где учились Гаврил и Алена, располагался в соседнем городе. Каждый день, трясясь в электричке, чтобы утром вовремя прибыть на занятия, а после них поспеть к ужину домой, они неожиданно для себя познакомились. После чего это знакомство как-то само по себе переросло в нечто большее. Вместе с ними, конечно же, ездили и другие институтские ребята, но они были им не помеха. Алена первая подсела к Гаврилу, который расположился на скамье возле окна.