Марина Горина - Уфринские хроники черной вороны

За что ей так много? Мне кажется, что если бы я обладала сотой частью ее богатств, я бы любила весь мир. А сейчас у меня отнимают даже то, что принадлежит мне по праву: я не смею раскрывать ее тайны, я не смею сказать, что ее наряды делаю я, я, Я!

– 7-

Сегодня ночью я опять проснулась (очнулась?) от привычного кошмара. Они вымотали меня, эти кошмары. Я похудела и стала похожа на тень. Постоянное ощущение боли и чувство, что тело стремится вырваться само из себя, каждой своей частичкой. Еще один бесконечный сон, который преследует каждую ночь: я продираюсь сквозь колючие, сухие кусты, они рвут кожу. Почему-то заросли сухих колючек находятся под водой, в мутной глубине. Мне не хватает воздуха, я глотаю соленую, как кровь, воду, и стремлюсь вверх: к свету и воздуху. Но снова и снова треск сухих колючек, вонзающихся в мягкую плоть.

Ноги и руки трясутся, в ушах звон, я уже ничего не понимаю. Вчера я с трудом дошила костюм Генеральши. Понимаю – это моя последняя работа. Наверное, я скоро умру. Я не хочу идти к врачам – зачем? От чего они будут меня лечить? Единственное, от чего я хочу излечиться – от моей жизни.

Сегодня утром я не смогла встать. Муж даже почти заметил меня, и сказал, чтобы вызвала врача. Предупредил сына, чтобы остался дома; пообещал вернуться раньше. Наверное, уже готовится к похоронам? Почему, почему он даже не пытается сражаться за меня? Я, наверное, захотела бы жить тогда…

Генеральша должна придти в три часа дня. Муж в половине четвертого. Что делают мои руки? Они надевают на меня костюм Генеральши. Холодные, слабые пальцы сжимают расческу и зачесывают волосы как у нее. Я стою за ширмой, и слышу, как сын впускает мою клиентку. Отзываюсь из-за ширмы, она отвечает веселым и звонким голосом, который отдается эхом под потолком, рассыпается на отдельные звуки, не оставляя смысла. Я слышу, как она расстегивает замок на джинсах, как шуршит снимаемая одежда, слышу ее раздраженные интонации и начинаю понимать смысл слов:

– Светик, неси костюм, ау! Я готова!

Я тоже готова. Выхожу в ее костюме и смотрю в ее – или свои глаза? Она ничего не понимает, брови ползут вверх, руки тянутся ко мне.

– Иди, иди скорее, я держу ее! – это мой сын? Что он здесь делает?

Он протягивает мне ключ от Феррари. Да, это правильно. В другой руке у него пакет, из которого торчит скомканная одежда Генеральши. А это еще зачем? Беру автоматически, но понимаю – это, зачем-то, очень-очень надо. Бегу на своих-чужих ногах к двери и сталкиваюсь с мужем. Генеральша кричит, захлебываясь, за моей спиной, сын крепко держит ее за локти.

– Что с моей женой, что здесь происходит? – поздно, поздно спрашивать, что с твоей женой. Отталкиваю мужа и пулей вылетаю во двор, сажусь в машину и еду домой. Все. Вот все и закончилось. Какая пошлая фраза: «От перенесенных горя и бедствий женщина становится ведьмой». Классик зря это сказал. В жизни такого не должно быть.

ЭПИЛОГ

Эта странная, жуткая история произошла несколько лет назад. Портниха (она долго и тяжело болела до этого) внезапно сошла с ума; вдруг стала всем доказывать, что она не она, а на самом деле ее клиентка, Исмаилова Лариса Юрьевна. Портниху поместили в психушку, в отделение для буйных. Через несколько месяцев она умерла. Остался сын, почти мальчик. Надо отдать должное Ларисе Юрьевне – она не осталась безучастной. Помогала материально семье сумасшедшей портнихи, говорят, что оплатила образование парня в Европе и даже вроде как усыновила его.

Муж Светланы тоже почти помешался от горя после смерти жены; приходил под окна Исмаиловой и простаивал там часами. Подходил к ней на улице и пытался о чем-то говорить. И даже заявлял, что она его жена, что он просит простить его – вообще, нес околесицу. Ларисе Юрьевне пришлось вскоре уехать из города: слишком тягостная атмосфера там была, слишком многое напоминало о произошедшем. Впрочем, говорят, она давно хотела купить недвижимость в Чехии. То, что случилось, было лишь поводом для переезда в сытую, спокойную Европу. Что было дальше с мужем портнихи – никто не знает.

…Больше всего на свете сейчас мне хотелось бы стать последовательной дурой без претензий. Я смотрю на глиняную кошку-копилку (новогодний подарок бывшего жениха) и ужасно, ужасно хочу быть дурой! Я не хочу знать, что Виктор:

– скуп. Самым банальным образом! Кошечка стоит рублей сто пятьдесят.

– Страдает отсутствием вкуса: кошка почему-то зеленая, с тоскливой мордой.

– Никогда не любил меня; все чувства моего жениха были основаны на расчете и стремлению к покою и удобству.

– Что я, идиотка блаженная, два года сама себя обманывала и старалась не замечать, что Витечка – еще тот гусь. Мачо усушено-утрушенный, провинциал расчетливый. Хоть наш Выборг и не столица, но Виктор-то приехал вообще из Богом забытого Беломорья. Все время, пока мы встречались, он никак не мог решить, какую карьеру ему сделать: таможенника, контрабандиста или Генерала песчаных карьеров. Пока не сделал окончательный выбор: жениться на мне (вернее, на спортивном клубе моих родителей).

Эту кошку он принес вчера, 30 декабря. Я, овца, видите ли, хотела приурочить знакомство Виктора с родителями и объявление помолвки к Новому году. Приурочила.

Мама была в шоке, когда после официальной части Виктор развернул розовую, шелестящую бумагу и достал этот кошмар копилочный. Размером с откормленного британца, кило десять весом. Да еще и произнес речь, что мол, так и так, он надеется, что наши чувства и благосостояние будущей семьи… бла-бла-бла… будут накапливаться день о то дня… бла-бла… Он вручает этот символический подарок в преддверии Нового Года и грядущего семейного счастья… бла… И надеется, что родители его дорогой Ирины (мои, то есть) внесут свой вклад и сделают первый посильный взнос на будущую свадьбу. Точка. Нет, не точка. Он еще добавил, что семейное счастье должно начаться с того, что мои родители могут, наконец, отдохнуть, а он, Виктор, взвалит на свои плечи заботу об их клубе. Вот теперь точно все.

После чего мамуля молча встала и пошла одеваться в прихожую.

Большего стыда я не переживала никогда, за всю свою жизнь! Родители ушли, с Виктором я шумно и бурно выяснила отношения. Разборки закончились хлопком дверью. Хлопок дверью – это ладно, это замечательно! Ужасно было другое: стопроцентная уверенность бывшего жениха, что я, несчастная и обездоленная, буду кусать локти и стенать. В его глазах читалось торжество, снисходительная жалость и что-то еще, такое же унизительное…

Вот с таким подарочком я сидела утром тридцать первого декабря на своей кухне. Мы с кошкой смотрели в глаза друг другу уже целый час. Между нами стояла чашка с остывшим чаем, очередной ситком в новогоднем варианте что-то бормотал с маленького экрана кухонного телевизора.