Марина Горина - Уфринские хроники черной вороны

1. Полетел карбюратор на скутере (250 руб.)

2. Они с классом едут на осенних каникулах в Питер (пять тысяч)

3. Ему нужны новые джинсы и куртка (пять тысяч)

4. Кроссовки, купленные к первому сентября, порвались. Три тысячи.

Куртка и джинсы нужны, кроссовки порвались, это правда. Я уже привыкла ложиться под утро.

– 3-

– Света, ты где? – странно, муж кричит прямо за моей спиной, будто не видит меня. – Я здесь – поворачиваюсь к нему лицом и вижу его ошарашенный взгляд. Я стою в очереди в кассу, он подкатывает ко мне корзинку на колесиках.

– Я тебя не узнал, представляешь?

Мы с ним в маркете. У меня ремиссия. Иногда, ни с того, ни с сего, боль отпускает. Не совсем, не до конца, но я могу ходить по улице без костыля, меня надо только поддерживать под локоть. Сто лет не было такого. Я уже думала, что окошек облегчения не будет. И вдруг… Я понимаю, почему он не узнал: так давно не видел меня вот так, со стороны, что забыл, как я выгляжу вне дома.

– 4-

Если потереть лист ореха, он благоухает лимоном, перечной мятой, и чем-то еще, заморским и чудесным. Но сейчас ноябрь. Последние листья уже почти не имеют запаха. Я думаю, что моя жизнь, залитая до краев холодным великолепием золотого осеннего солнца, тоже отдает только слабым запахом сырости и прелой листвы. И нет в ней аромата: чудесного, пряного. И уже не будет.

– Мам, пошли домой, – говорит мне сын. Он неслышно подошел и плюхнулся рядом на скамейку. И как он нашел меня здесь, в парке? Удивительно. Он всегда умудряется меня отыскать, куда бы я не ушла.

Я мало работаю: заказов почти нет. Целыми днями шатаюсь по пустым, прохладным, золотистым улицам. На резиновую нашлепку костыля налипают неопрятной стопкой листья. Я хожу по пустому парку, раскидываю костылем кучки листвы под тополями и нахожу грибы. Нагибаться не могу, но мне приятно думать, что эти, коричневенькие крепышики, теперь на виду, их кто-то увидит и сорвет. Раньше осень у меня была самая рабочая пора: сплошные свадьбы, а я шью свадебные платья лучше всех на свете. Но эти провинциальные идиотки придумали, что мои роскошные туалеты приносят неудачу. Что невесты, одетые мною, через полгода разводятся, их преследуют измены, разлуки и прочая-прочая.

Дурынды. Это нормально. Не-любовь, измена и разлука. Разве в жизни есть что-нибудь, кроме этого? Все логично: умопомрачительная красота невест, звездный омут ожидания счастья и серая безысходность потом. Это реалии жизни, а вовсе не мои платья! Я тоже любила мужа и была очень красивой. Я знала, что нравлюсь ему (но не больше), и что у него было прошлое, которое выжгло его душу. А может, я это придумала? Может, его душа всегда была пуста и бесплодна, там нечему было выгорать? Поэтому его бросили две жены? Я его не бросила. Даже тогда, когда поняла: никогда в его глазах не увижу даже отблеска огня, даже слабого отражения моего неистового пожарища!

И почему все думают, что у этих молодых, красивых невест должно быть как-то иначе, чем было у меня?

– Мам, пойдем. Я помогу тебе. – Сын поднимает меня со скамейки, и мы шкандыляем домой. Да, надо поторопиться: сегодня у меня одна из немногих оставшихся клиенток забирает платье. Сын зря держит меня – я бы докарабкалась сама. Ремиссия продолжается.

– 5-

Что, что со мной происходит? Три часа ночи. Трясущимися руками капаю корвалол, потом срываю пробку и лью струйкой в рюмку вонючую жидкость. Зубы стучат о тонкое стекло, мне страшно, что колючие осколки вонзятся в мягкий и беззащитный язык. Опираюсь на край раковины (иначе упаду, ноги ватные, не держат!). Смотрю в зеркало, но оно плоское, не пускает меня в свою глубину. А с этой, непрозрачной плоскости, смотрит на меня чужое лицо; тоже плоское, ненастоящее. С синими, почти черными тенями под глазами.

Меня разбудил кошмар: я лежу в своей постели, здесь и сейчас, в реальном течении времени. Но я – длинный, худой, лысый мужчина. Кстати, как поняла, что мужчина? Ведь анатомические подробности в этом кошмаре не присутствовали. Интересно, мужчины с их архитектурными излишествами гениталий как-то их ощущают? Я не ощущала ничего. Просто знала – я мужчина. И мне это очень, очень не понравилось, я не хотела быть мужчиной, и проснулась. Или очнулась? От чего? От примерки? Я примеряю на себя? Но что, что примеряю?!

– 6-

Сын что-то чувствует, он не просто так не спускает с меня глаз. Он смотрит на меня, как будто давным-давно все знает. Как смотрит врач на больного: выжидающим взглядом. Вот поднялась температура. Вот тело сотрясает озноб, вот холодная испарина покрыла лоб: да, болезнь ведет себя так, как он и предполагал. Последние секунды тяжелыми каплями уходящей жизни падают в никуда. И он точно знает, сколько их еще осталось.

Мне бы тоже не помешало это знание.

Моя любимая клиентка, «генеральша», как я ее называю, заказала теплый костюм из алого кашемира. На самом деле она генеральская дочь. Очень тонкая, неправдоподобно изящная, шить для нее – счастье. Я испытываю очень странные чувства к ней. Она почти моя ровесница, но выглядит моложе. Хотя мы с ней неуловимо похожи. Особенно сейчас, когда я катастрофически теряю вес, а волосы порыжели и начали виться. Мы как сестры. Но это заметно только мне. Благополучная жизнь и уверенность в своем праве на все делают ее совершенно особенной. Никому не придет в голову поставить нас рядом.

У нее красный Феррари, она заведует областным ЗАГСом, она сама – генерал в нашем южном небольшом городе. Сколько раз она сама себя расписывала с вальяжными, сановитыми представителями чиновно-бизнесменного бомонда? Не знаю, много. Ровно столько, сколько раз потом сама же разводила. В ее тонких пальцах, унизанных брильянтами, доставшихся ей от мамы-генеральши и бабушки-мамы-генерала нити странных тайн. Она – не просто власть. И не просто состоятельная женщина, живущая в старом особняке, построенном ее отцом. Вернее, солдатами ее отца.

Ее побаиваются, о ней сплетничают, ей завидуют. Поговаривают, что начальник милиции несколько лет назад застрелился именно из-за нее. Чего там было больше, в той мутной истории: отчаявшейся страсти или странных, запутанных интриг, поставивших его в безысходный тупик? Никто не знает. Она цинична, она роскошна, она упоительна, она полна тайн. Она каждый год отдыхает на Тенерифе, а потом рассказывает мне, что любит это место из-за черного песка на пляжах. Еще она приносит кипы журналов с картинками нарядных домов, увитых плющом; ей более, чем по карману цены на недвижимость Чехии. Она может купить небольшое шале в любом уголке Европы, но, почему-то, Генеральша снова и снова рассматривает картинки Карловых Вар.

Все думают, что наряды, в которых она щеголяет, куплены в дорогих европейских бутиках. Нет, оттуда она привозит лишь ткани и безделушки. Еще она привозит кассеты с показов. Мы с ней часами смотрим на длинных и тощих моделей, которые вихляющей походкой отмеривают километры на подиумах. Мы с ней обе знаем Главную Тайну: красота – это не зубы, волосы и ноги. Это нечто другое, невидимое, оно внутри. Это Нечто подсвечивает глаза, мягким сиянием омывает лоб, заставляет двигаться тело с невероятной, нечеловеческой грацией. И еще мы с ней обе знаем, что у нее есть это Нечто.