Марина Горина - Уфринские хроники черной вороны

У нее кривятся губы (как в том сне), ее бьет крупный тремор. Она не может больше сказать ни слова. Резко, очень резко разворачивается и почти убегает на высоченных каблуках.

Не, я определенно стал добрее с тех пор, как сбежал из клетки. Я уже не обвиняю ее в том, что моя любовь к одной женщине не дала мне счастья. Это просто данность, и не она в ответе за это.

ДЕНЬ ДВЕСТИ…

Мы потихоньку раскручиваем с ребятишками наш бизнес. Я иногда ухожу в запои (алкогольные, литературные, сексуальные) – но ребятки терпят. Пока терпят. Иногда подрабатываю в «тырнете»: взрываю форумы или пишу эротику. И начинаю ощущать, что эта СВОБОДА меня тоже пытается душить, загнать в рамки. Я продолжаю жить так потому, что знаю: другой свободы просто нет, или я пока ее не знаю. Бомж в люке теплотрассы один из самых подневольных людей на свете. Он безобразно зависит от своих замерших ног, отмороженных ушей, пустого желудка.

Единственный известный мне выход внушает страх. Нет, не потому, что я боюсь смерти. Я боюсь, что и там не смогу избавиться от обязанностей, условностей, долгов и мук совести. А помноженное на непоправимость – это уже будет слишком.

P.S. Вчера, не знаю почему, вдруг вспомнил старшую дочь. Первый раз за эти семь месяцев.

P.P.S. Мне кажется, я почти понял что-то. Но оно без конца ускользает от меня…

– 1-

Из затуманенного зеркала в ванной на меня смотрело розовое, толстощекое нечто с глуповатым взглядом. Я протерла уголком полотенца запотевшее стекло. Не, не глуповатый взгляд, а… просто какой-то щенячий, молодой, что ли…

Вытерла голову желтой, пушистой банной простыней. Волосы, почти сухие, рыжеватыми колечками легли на лоб и вокруг щек. Вот что делают кондиционеры и шампуни нынешние: на старости лет обзавелась рыжеватыми локонами.

Надо было выходить из ванной. Но мне так не хотелось. Там, дома, был муж. И сын. Два чужих человека, даже еще хуже, чем чужих. Чужие так не могут обидеть. С ними надо было разговаривать, а я не хотела. Не могла. У них своя правда, у меня своя. Они никогда не согласятся со мной, а я с ними. Я не уверена в своем праве навязывать им свои принципы. Не хочу скандалов. Значит, надо молчать. А как? Если взрослый парень, на восемнадцатом году, ходит отсиживать в школе 3—5 часов, потом дома гоняет 4—5 часов каких-то гоблинов на компе, потом на скутере «проветривается», после чего заваливается спать, оставив на полу ванной ручьи? И так изо дня в день? Я вздохнула и толкнула дверь. Выходить надо, не спрячешься.

– Ма, мне надо завтра в школе сдать 500 рэ на охрану.

– Сереж, мы же уже сдавали?

– Не, это было на ремонт коридоров. И еще мне надо двести рэ на методички ЕГЭ по русскому. Да, еще триста – Лариске.

Да, еще 300 – Лариске. Ларисе Анатольевне. Это наш репетитор по математике. И еще у нас репетитор по русскому. И по физике. Странная система обучения нынче в 11-м классе. Занятий в школе практически нет, и здоровенные обалдуи маются от безделья. Зато ходят на платные уроки к своим же педагогам. Достаю тысячу из кошелька и отдаю сыну. Остается три. Черт, до пенсии еще неделя. Нет, я не старая. То есть, конечно, уже не молодая, но я не на обычной пенсии, по возрасту. А по инвалидности. У меня вторая группа.

– Слу, Санек, завтра в «Лидере» в двенадцать все встречаемся – говорит сын в свой сотовый, на ходу закрывая дверь перед моим носом. «Лидер» – это компьютерный клуб. Сын там с друзьями играет в стрелялки. Зайти к нему и сказать, что он вымогает с меня последние деньги на игровой клуб? Бессмысленно. Сначала он докажет, что я не права. Потом – что я скандалистка и заедаю ему жизнь.

– Что тебе от меня надо? Что ты орешь? – он будет говорить это таким ужасным, грубым, чужим голосом, что мне станет невыносимо больно. Так больно, что я готова сделать что угодно, лишь бы прекратить эту боль. Хорошо, что мы живем не в многоэтажке. Открытое окно парадного на пятом этаже было бы страшным искушением.

Я иду в спальню. Муж давно лежит с газетой и ждет меня. Нет, Господи, нет, только не это! Порцию орального или анального секса на сегодняшний вечер я просто не переживу. А обычного секса у нас нет очень давно. У меня полностью разрушены тазобедренные суставы, коксоартроз. Хотя – это только отговорка. Нормальным сексом он и раньше не любил заниматься. О чем это я? Почему я считаю себя вправе устанавливать, что есть норма, а что – нет? Но я точно знаю: я вправе не делать то, чего не хочу. Я не буду этого делать. Я давно этого не делала, и никогда не хотела этого делать. Выпиваю порцию сильного обезболивающего (боль в позвоночнике невыносима, мне приходится выпивать тройную дозу) и сажусь за швейную машинку. Она у меня умница, с компьютерным управлением, я скачиваю обалденные вышивки с интернета, моя машинка может ТАКОЕ! Я шью свадебные платья. Мне, опять, придется сидеть всю ночь. Надо брать еще один заказ. Мы не доживаем до пенсии и зарплаты мужа.

– 2-

Смотрюсь утром в зеркало. У меня бледное, отечное лицо, и прослеживается какая-то неестественная, не то глуповатость, не то моложавость. А волосы, действительно, странного рыжеватого оттенка. Мне вчера не показалось. Да еще стали слегка виться! Вздыхаю – моя затворническая жизнь в четырех стенах жесткими пальцами мнет меня, как пластилин. Уже себя не узнаю. Мне сегодня к врачу, визит отложить нельзя. Без ежегодных перекомиссий у меня снимут пенсию. Надо только дождаться заказчицу.

– Света, вы прелесть! – с придыханием говорит мне роскошная женщина в изумрудно-зеленом, однотонном и блестящем платье. Я страшно горда: это в моем платье она безумно хороша!

– Держите денежку – она протягивает мне свернутые купюры и скользит по мне взглядом. Да, я – еще та картинка. Халат, голые ноги, тапки.

– Света, а почему вы себе не шьете? – задумчиво тянет красавица.

Да, а почему я не шью себе? На секунду замираю. Во-первых, куда мне ходить? Во-вторых, на себя вечно нет времени. И, в-третьих, я никогда не шью из дешевой ткани. И себе не буду. А денег на дорогую для себя не хватает.

Пока я провожаю клиентку, погода резко портится и начинается дождь. Черт, черт, черт! У меня нет колготок. Летом они мне не нужны, а осень, как водится, наступает внезапно. Черт. К врачу без колготок нельзя. Ищу в шкафу осенние туфли. Закусываю губу, чтобы не плакать. Совсем забыла – весной я их выбросила, развалились. Одеваю шлепки, натягиваю брюки и шкандыляю на костылях в магазин. Дома я могу без костылей, дома везде есть опоры. Но на улицу – только с костылями. Мучительно больно, я еле доползаю. Можно вызвать такси, но мне тяжело садиться, я же не могу согнуться. Больно, больно. Больно. Денег за платье мне хватит на самые дешевые туфли. И на колготки.

Вечером сын говорит, что у него: