Елена Крюкова - Царские врата

Да, я смело подхожу к ним, к тем, кто сидит на главной улице нашего мрачного города – рядом с лаково-стеклянными витринами модных бутиков, где безголовые манекены протягивают к прохожим черные негрские руки, выпячивают груди и животы, закутанные в яркие стильные тряпки, – к ним, одетым в смешной ситец в цветочках, в грязный розовый шелк – штору девчонки на самодельные сари разрезали, что ли?.. – к лысым, с черными четками вокруг тощих гусиных шей, загорелым на летнем солнце, и зимой они такие же черные, как таджики или узбеки, – а на самом-то деле все русские ребята, а вот восточную веру взяли и приняли:

– Здравствуйте, дорогие мои! – И кланяюсь им, и улыбаюсь, и рукой им машу. – Привет! Музыка у вас хорошая!

Один из них на губной гармошке играет. Обрит налысо. Лицо – голое, лучезарное – счастливее некуда. Не бывает счастливей. Другой бьет в барабан. Барабан такой красивый, как дыня самаркандская: длинный, странный, с чуть глуховатым ударом. Часто, дробно бьет в натянутую кожу барабанщик, и сердце начинает в такт стучать, и волнуется, и заходится сердце.

– Харе, харе… Кришна, Кришна! – поют лысые ребята. И старый мужик один среди них затесался, седой. С седым таким, длинным конским хвостом, – а темечко выбрито, и в ухе – серьга. Вздрагиваю. Нет, тебе уже меня не найти, Руслан. Да и мне тебя – тоже. Прощай.

Барабан бьет. Я уже танцую, ногами перебираю, уже подтанцовываю, пальцами щелкаю. Заводит музыка. Счастье, радость на голых, отрешенных лицах.

– Харе, Кришна! Харе, Кришна! Кришна, Кришна…

– Харе, харе!

– Харе, Рама, харе, Рама…

– Рама, Рама, харе… харе! – пою я вместе с ними.

И протягиваю к ним танцующие, смеющиеся руки.

– Нравится с нами?!

– Да! – кричу. – Радость с вами!

Барабанщик бьет в барабан сосредоточенно. Глаза его остановились на чем-то, что он один видит. И больше – никто. Тот, кто играет на губной гармошке, отнимает ее от губ, весело улыбаясь, смотрит на меня.

– Приходи к нам! – говорит он. – Иди с нами!

Прохожие идут мимо. А кто-то остановился. Таращится на вайшнавов. Откуда Индия, синяя, жемчужная, жаркая, – посреди России безумной? Восток рядом. Восток слишком близко. Россия, полоумная, бедная, затерянная в горах, пустынях и степях азиатская страна.

– Я не могу, – говорю. – Я… Я со Христом! Но я и с вами тоже!

Ухожу, пячусь. Гляжу на них во все глаза. Крещу их легкой, невесомой рукой. Жарко, солнце палит, и пот течет по лицу.

Радость, радость несут они и пьют друг у друга из рук. Зачем их гонят? Зачем над ними смеются? Зачем они сидят в пыли, при дороге, на улицах, где их никто не понимает и никогда не поймет? Каждый сам себе проповедник. Каждый сам себе несет подарок. А что – подарок? А подарок – живая душа. И ничто иное.

Мало кто осмеливается. Все живут закрытые. В коробочках. Никому не нужен никто. Все – деньги зарабатывают, чтобы выжить. В свою, родную нору спешат, на иглах да в лапках грибы-ягоды тащат. А эти – плюнули на тленное, на минутное. Живут в вечности. Среди жаркой пыли и уличных грязных сугробов. Среди насмешек и зубоскальства и бесчувствия.

Кто нужнее всего Господу? Тот, кто не нужен людям.

– Бабушка, вы в этом доме живете? Я тут немного посижу рядом с вами… Отдохну.

– В этом, да, здесь. Ну… отдохните.

Молчание. Недоверие на морщинистом, надменном лице.

Ясные такие письмена: «Отстань, не знаю, кто ты такая, и не хочу знать».

Я смотрю на носки своих стоптанных сапожек.

– А… церковь тут рядом с вами есть?

– Это важно.

Старуха на мгновение теряет дар речи.

«Почему важно? Зачем важно?» – спрашивают изгибы мучительных морщин на мыльно-оплывшем лице.

– Ну… на соседней улице. – Вздыхает. – Да я ведь туда не хожу.

– Почему не ходите?

Опять надменный, уничтожающий взгляд.

– Не хожу, и все.

И выпаливает, может, сама и не хотела, а вылетело:

– В бога не верю.

Я выпрямляюсь. Так же, как когда-то перед точным выстрелом, все мышцы напрягаются, глаза видят точно, четко: всю картину мира – в одной точке. В прицеле.

– Почему не верите? Ведь Он знает ваше неверие!

Вздергивает седой головой в пестром шелковом платке.

– Ну вот еще! Выдумки!

– Это не выдумки. Бог есть, и Он настоящий. Ведь Он воскрес и ради вас тоже.

Старые, усталые глаза насмешливо, надменно прищуриваются.

– Почему это – ради меня? С чего это вы взяли?!

– Потому что Он спасал вас всегда. Вытаскивал из опасности. Когда вы были на волоске от смерти – Он протягивал вам руку.

Лицо старухи меняется. Опадает, валится вниз; это обвал, камнепад лица. Серая пелена подергивает секунду назад издевательски-надменные холодные глаза.

– Откуда… вы знаете?.. – Голос из громкого, победоносного превращается в растерянный шепот. – Я ведь… действительно… в реанимации была… – Студень щек дрожит, зубы стучат, веки дергаются, плывут, ползут. – Зять когда… дочь мою избил до полусмерти… и мне – раны – ножом нанес… Я думала – не выживу… А там, в больнице…

Замолкает; переводит дух; я жду, когда она заговорит снова.

– Там одна медсестричка… верующая, что ли?.. У постели моей сидела… трубочки такие у меня в носу торчали… так вот она – за меня – молилась… вслух, я слышала…

Я улыбаюсь старухе.

– Вот видите. Она за вас молилась. И Бог услышал ее. Он увидел вас. Помог вам. Он вам жизнь спас. А вы не хотите Ему помолиться. Не можете? Вы все сможете.

Пока она сидит на лавке в потрясении – надо все резко оборвать, встать, уйти.

Дать ей побыть наедине со своими мыслями.

С Богом, который – рядом с ней, с нами, рядом с колченогой лавкой – стоит.

Встаю. Светло, печально улыбаюсь старухе.

– Молитесь, – тихо говорю ей. – Пожалуйста, молитесь. Сильнее и светлее молитвы ничего нет на свете.

И тихо, спокойно, широкими шагами ухожу от нее. Навсегда ухожу.

И навсегда – остаюсь с ней.

ДЕТСКИЕ СТИХИ АЛЕНЫ

ЗА МЕРТВЫХ

Пустота, тишь, воздух звучит, а хор не поет. Свечи потухли. Одна горит, огонек красный, ягода, переспелая земляника. Чадит. Алена шагнула и бездумно загасила свечку пальцами.

Низенькая, ростом ей по пояс, старушка в широком черном балахоне метнулась под ноги Алене.

– Чай, не работашь здеся, нахалка! – зашипела старушка, сжав кулачки сухонькие и гневно потрясая ими перед Аленой. – Што руку-то подымашь! Чай, без тебя здеся со свечами-то управяцца! А сама-то, небось, и неверуща мадама!