Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны

– Что поделать, жизнь такая, – скромно потупился Угорский. – Не мы ее выбираем, а она нас, грешных. Да и ты не помолодел.

– Ты прав, ты прав, – согласился Иванов. Тут же нажал кнопку и, едва дверь приоткрылась и в ней показалась женская голова неопределенного возраста, держащаяся на длинной жилистой шее, велел: – Чаю нам, голубушка. И покрепче.

Кивнув, голова исчезла.

– Нуте-с, рассказывай, что, где и как? – велел Иванов.

Угорский, зная, что Еську мало интересует его положение, коротко рассказал, где живет и работает и зачем приехал.

– А что Геся? – спросил Иванов. – Жива-эдорова?

– Мы разошлись, – нахмурился Угорский, опустив голову. – Давно уже, восемь лет тому. Живет в Одессе. С родителями. Жила по крайней мере. – И пояснил ледяным тоном: – Связь с нею не поддерживаю: предала, когда мне было особенно трудно.

– Да-а, бывает, бывает, – покивал головой Иванов.

Женщина принесла поднос с чайными принадлежностями, молча поставила на стол и вышла. Иванов принялся разливать чай и одновременно жаловаться на то, что газета держится на частных пожертвованиях, тираж небольшой, работать все труднее: страна скатывается к очередному этапу тоталитаризма с видимостью демократии, что кругом взяточничество, воровство и волокитство – три «В», – вознес он вверх указательный палец и многозначительно кхекнул, – что наверху дураков стало еще больше, правительство и президент не способны к масштабному видению проблем, а тем более к масштабному их разрешению, поэтому тычутся, как те слепые щенки в поисках таких сосков, которые напитают всех в равной мере без всяких усилий, но даже имея такие соски, не способны их использовать наилучшим образом… За державу обидно, – добавил он, – помешивая ложечкой в чашке. И тут же без всякого перехода: – Так говоришь, фашизм в чистом виде?

– В чистом виде, Еся, у нас фашизма быть не может, – поправил Угорский своего бывшего приятеля, забыв, что противоречить ему себе же во вред. – Но все начинается с подобия, чтобы со временем…

– Да-да-да! Так что ты от меня хочешь?

– Как что? – удивился Угорский. Но тут же сбавил тон: – Я хочу… Понимаешь, Еся, Угорск с его проблемами – это та капля, в которой отражаются проблемы всей страны. Здесь, в Москве, все перемешалось, все перепуталось. А там – все как на ладони. Это тот оселок, на котором… – И, заметив скуку в глазах Иванова, заторопился: – Если раскрутить Угорск, то на его примере можно показать, что нынешняя власть ни на что не способна. А не способна она потому, что невежественна во всех вопросах, что она привыкла слушать самое себя и реагирует лишь на поддакивание своим бредовым идеям. Это, понимаешь ли, – торопился высказаться Угорский, – как если бы спасать человека, увязшего в болоте, вытаскивая его по частям.

– Сильно сказано! Сильно! – покивал головой Иванов. – Есть еще порох в пороховницах. Есть. Но, скажу тебе, следуя твоему методу выражаться аллегориями: когда человека днем кусают блохи, а ночью клопы, он должен, не сжигая собственного дома, засыпать его под самую крышу дустом или еще какой-нибудь отравой, потом почистить и продолжать в нем жить. А если он только и занят тем, что давит паразитов на собственном теле, то ему от них никогда не избавиться. А именно последним и занимается наша правящая верхушка. И ты ее в этом поддерживаешь.

– Так что ты предлагаешь? – возмутился Угорский, в очередной раз позабыв о том, что надо вести себя покладисто и со всем соглашаться. – Если тебе действительно за державу обидно…

– Постой, постой, не ерепенься. Но ведь ты, насколько я понимаю, хочешь остаться в стороне? – налег Иванов на стол жирной грудью.

– А что прикажешь делать? Закончить свои дни на муравьиной куче? – воскликнул Угорский.

– На муравьиной? Мда, ситуация. Впрочем, я, пожалуй, пошлю к вам одного человечка. Молод, только начинает на этой стезе, хочет прославиться, подает надежды, – обычное дело. У него, правда, мало опыта, но… но это, может быть, и к лучшему. Ты, Фима, вот что: набросай тезисы, кое-какие факты, расскажи, где у вас что, нарисуй схемку, чтобы мой балбес не путался там меж трех сосен. А уж с остальным я тут как-нибудь сам.

– Я уже набросал, – проворчал Угорский. – Только, ради всего святого, не упоминай моего имени. И чтобы ни одна собака не знала, что я у тебя был. И чтобы он и близко не подходил к нашей редакции. И… и вообще мне лучше не знать, кто он, этот твой спецкор. А то, когда тебя подсоединят к электродам, ты и мать родную не пожалеешь.

– Неужели до такой степени?

– А ты как думал?

– М-мда, докатились.

Угорский покинул кабинет Иванова со смешанным чувством удовлетворения и досады. Да, он вынудил Иванова пообещать, но это еще не значит, что тот свое обещание выполнит. Тем более – заплатит за информацию. Но тут уж ничего не поделаешь: рыночные отношения в России находятся в зачаточном состоянии, так что производителю товара, особенно интеллектуального, чаще всего приходится за свой товар доплачивать покупателю, чтобы тот хотя бы обратил на него внимание. Чертова страна, в которой лучше всех живется жуликам и проходимцам! Ему, видишь ли, за державу обидно. Фразер и пустозвон! Именно такие сейчас и нужны новым хозяевам России. А главное – некуда из нее сбежать: ни Угорские, ни Ивановы кроме нее нигде не требуются. Даже в Израиле: там и своих хватает. И что остается? Ничего другого, как только ждать, что все образуется само собой, то есть дойдет до такой точки, когда волей-неволей придется переходить на другие рельсы.

Колеса электрички пересчитывали стыки чугунных рельсов. Мимо тянулись до отвращения знакомые виды: то полуразвалившиеся деревни с развалившимися скотными дворами, то причудливой архитектуры коттеджи «новых русских»; то зарастающие кустарником поля или затянутые зеленой ряской пруды; то поля с подстриженной зеленой травой, приспособленные под гольф, то ухоженные пляжи, огороженные заборами с колючей проволокой, пристани с яхтами и катерами. И нигде ни души. Мертвая страна, проспавшая свое будущее!

Угорский отвернулся от окна, съежился, натянул на лоб бейсболку и закрыл глаза: дорога домой казалась ему слишком длинной в отличие от дороги в Москву. И опасной.

Сквозь полудрему он услыхал объявление, что следующая остановка Угорск, но даже не шелохнулся: из Угорска он выехал на электричке, идущей в сторону от Москвы, вышел через две остановки и теперь собирался повторить тот же маршрут в обратном порядке на тот случай, если кто-то спросит, зачем его понесло в столицу. Конечно, никто не запрещает ему ездить, куда вздумается, лишь бы газета выходила еженедельно по понедельникам, но у Осевкина везде свои люди, а тот подозревает всех и каждого во враждебном отношении к своей особе. И уж чего-чего, а спрашивать умеет. Так что лучше поостеречься и как бы подложить под себя соломки. Поэтому Угорский и сел в самый первый вагон, что в него не садятся те, кто выходит в Угорске, а не садятся потому, что выход с платформы находится у последнего, если смотреть со стороны Москвы, вагона, а если наоборот, то у первого. А чтобы не светиться на перроне второй от Угорска остановки, едва в окне электрички исчезли верхние этажи «Ручейка», пошел по вагонам в самый конец, на остановке вышел из последнего и почти тут же пересел на встречную электричку, вздохнув с облегчением: на всем протяжении пути он не заметил ни одного знакомого лица и вообще никого, кто вызвал бы у него подозрение. Читать дальше