Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны

– Болтали разное: и про надписи на гаражах, и что ребята из «Поиска» обнаружили в болоте немецкую самоходку и наш самолет, что будто бы областное начальство косится на нашего мэра, что на комбинате будто бы была проверка из области и что-то там такое нашли…

– А про то, кто писал на гаражах и кто заводила, не говорили?

– Нет. Да и откуда им знать? Курицы.

Осевкин встал с топчана, чувствуя блаженную легкость во всем теле. Потянулся, глянул, щуря змеиные глаза, на женщину, все одеяние которой состояло из набедренной повязки, но Катерина спокойно выдержала его взгляд, даже усмехнулась краешком губ, и Осевкин, нахмурившись, сам отвел глаза будто в поисках чего-то нужного.

Катерина набросила на его голое тело шелковый халат, будто невзначай дотронулась рукой до его напряженного достоинства, спросила:

– Хочешь со мной?

– Тебе что, своего мужика мало?

– А тебе твоей жены?

– Я – мужик, совсем другое дело.

– А я – третье. Хочется разнообразия.

– Как-нибудь в другой раз. Хочу проверить, как ты воспитала новеньких. Кстати, есть интересное видео?

– Есть. Хочешь глянуть?

– А почему бы и нет? Возбуждает.

– Ты, по-моему, и так возбужден, – усмехнулась Катерина. – Да и лет тебе еще не так уж и много, чтобы принимать допинги.

– Нынче год за три считается – как на войне.

– Шахиншах сказал, что ты потребовал двоих.

– А мне больше и не нужно. Так что там у тебя?

Катерина включила телевизор. На экране возникли две слившиеся обнаженные женские фигуры. Они извивались одна вокруг другой, их руки и ноги не знали покоя, сновали все быстрее и быстрее, слышалось запаленное дыхание, всхлипы и стоны; точно змеи, метались длинные пряди волос.

– Так это ж геи! – удивился Осевкин. – Ты пускаешь сюда геек?

– Ну и что? По-моему, очень даже красиво, – пожала плечами Катерина. – И стоит неплохих денег. Не педики же. Тем более что ты хотел возбудиться… – И, глянув на Осевкина с насмешкой: – А вот эта баба, что сейчас сверху, никого тебе не напоминает?

Осевкин пожал плечами.

– Это мать того пацана, который обозвал тебя бандитом, – объявила Катерина. – Как они, а? Ты такого еще небось не видывал.

Осевкин не выдержал, обхватил Катерину поперек тела, бросил на топчан…

– Сумасшедший, – простонала она, принимая его в свои объятья.

Часа через полтора Осевкин, в халате, на голове тюрбан, спустился в фойе, чтобы встретить, как и положено хозяину Заведения, неофициально называемого «Элита», его завсегдатаев. Поскольку это было чем-то вроде шоу, где каждый играл свою роль, то Осевкин совершенно не чувствовал унижения от того, что кланялся поясным поклоном каждому входящему, понимая, что даже самая последняя шавка в этой чиновничьей своре будет счастлива почувствовать себя хотя бы на миг значительной фигурой, принимающей почтительные поклоны от самого Осевкина, самого богатого и самого влиятельного человека в городе. После этого он с легкостью необыкновенной спустит последние деньги в карточной игре, щедро будет раздавать чаевые официантам и проституткам, которые здесь назывались просто девочками, создающими хорошее настроение у клиентов.

Все эти психологические тонкости самому Осевкину никогда бы не пришли в голову, но он, понимая, что берется за дело ему совершенно незнакомое, пригласил из Москвы соответствующих спецов, и те ему буквально на пальцах объяснили, что и как нужно делать, чтобы привлечь в Заведение нужных людей и как освободить их от денег, жгущих карманы. И пока все шло именно так, как предсказывали спецы.

Обширный задний двор заполнялся иномарками самых разных типов и размеров, в которых, откинув сидения, дремали личные водители, – а у иных и личные охранники, – в ожидании, когда из дверей Заведения станут вываливаться их господа, полупьяные, полуопустошенные, иногда благодушно улыбающиеся, иногда хмурые и злые.

Народ все подваливал. Исключительно мужского пола. Всем Осевкин кланялся и пожимал руки, говорил несколько дежурных слов, тут же отвлекался на нового посетителя, избегая длительных разговоров с любителями потрепаться ни о чем, особенно из тех, кто мало что значил в этом мире. Ближе к восьми вечера поток посетителей практически иссяк, и Осевкин, оставив за себя Шахиншаха, – то ли киргиза, то ли узбека Аслана Асланбекова, он же директор Заведения, знаток восточных церимоний, – поднялся на второй этаж, прошел через зал ресторана, поговорил с метрдотелем и скрылся через боковую дверь, ведущую в отдельный маленький зальчик, где уже собрались самые-самые. Из самых-самых за столом, представляющим из себя букву «О», внутри которой разместился цветник и два фонтана с красными рыбами, но так, чтобы не мешать видеть всех и каждого в отдельности, уже сидело пять человек, трое толклись рядом, что-то обсуждая и поглядывая на большие настенные часы. Все были одеты в пестрые шелковые халаты, лица красные после сауны и бассейна, за каждым креслом стояла девица в набедренной полупрозрачной повязке, такая же повязка стыдливо прикрывала их груди. Девиц выбирали клиенты, но правила гласили, что никто не мог выбрать одну и ту же подряд более двух раз.

За столом не хватало двоих: мэра и начальника полиции. Осевкин отметил это сразу же и насторожился. Однако вида не показал. Сбор был установлен на восемь часов ровно, а кто опоздал, тот опоздал, какой бы пост ни занимал в этом городе. Девятеро одного не ждут.

Осевкин, выделяясь среди других своим великолепным тюрбаном, – он мог позволить себе подобную вольность, будучи владельцем Заведения, – занял свое место, но не во главе стола, нет, а там, где распорядился жребий, брошенный года три назад. Он искоса глянул на заместителя мэра Вениамина Чулкова, который был его, Осевкина, глазами и ушами в высших эшелонах городской власти. Чулков на этот мимолетный взгляд чуть дернул нижней губой, давая понять, что пока ему ничего доложить своему хозяину.

Но Осевкин, если и не знал точно, то вполне мог предположить, что задержало первых лиц города нечто очень важное. Остается узнать, с кем, где и что говорили. У него здесь везде свои люди, в крайнем случае завтра утром они доложат. Не к спеху. И он, выбросив из головы эту заковыку, отдался действу, с некоторых пор принявшему форму ритуального обряда.

За спинкой стула Осекина едва дышала одна из двоих новеньких, которую звали Аллой: тонколицая блондинка с точеной фигуркой, с острыми грудями со средний мужской кулак, большими синими глазами, немного испуганными, но это как водится в самом начале, а потом пройдет. Осевкин даже не взглянул на нее, когда приблизился к своему стулу: во-первых, он видел ее на экране телевизора во всех мыслимых позах; во-вторых, нет никакого резона обращать внимание на девчонку, которая принадлежит тебе безраздельно и должна чувствовать только это и ничего больше.