Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Получившийся разговор был разговором между двумя равными молодыми людьми.

Равными, потому, что они могли разговаривать на равных, не опускаясь друг до друга.

Даже простоту нужно демонстрировать только тем, кто ее может оценить.

Этот разговор развернул их лицом к лицу.

Нормальный эмпиризм нормальных людей.

– Я знаю, что вы художник, – улыбнулась Ирина.

– Мне это приятно слышать, хотя я и сам не всегда знаю, художник я или нет…

Андрей Каверин был потомственным художником. Художниками были и его отец, и мать. Так, что стать художником, ему было определено судьбой. Просто судьба иногда не задумывается над тем, что она делает…

– Искусство для меня, – сказала Ирина, – Всегда было чем-то абстрактным или мистическим. – Наоборот, нет ничего более реального, чем искусство.

– А как же загадочная мистика улыбки Джоконды?

– Нет никакой мистики.

– Как же так?

– Просто Леонардо гениально изобразил женщину, обдумывающую то, как она осуществит свои планы…

– В то же время, вся литература – выдумка.

– Литература – это правда, – улыбнулся Каверин.

– Но ведь, например, Анна Каренина никогда не бросалась под поезд.

– Бросалась. Только мы не всегда это видели.

– Когда?

– Каждый раз, когда мы об этом читали.

– Значит, Анна Каренина это правда жизни?

– Нет. Анна Каренина – это правда смерти, – до всех трагедий, связанных с историей о бешеном волке было еще далеко, но слово: «смерть», – уже прозвучало…

Между остальным Андрей спросил:

– Ирина, вы не боитесь адъютанта вашего мужа? Ситуация немножко двойственная. В отсутствии мужа, вас навещает художник. Это ведь повод для слухов.

– Нет, Андрей. Адъютант отлично понимает, что служит генералу только днем, а я и днем, и ночью. Значит я, по крайней мере, в два раза главнее него.

Поэтому, он, хоть и подглядывает за мной, когда я принимаю душ, боится меня. И еще, он завидует мне, потому, что, держась за свое место, он, мне кажется, немного мечтает о моем месте. Он просто, по вполне понятным причинам, занять его не может…

Это произошло задолго до того, как история с бешеным волком подошла к своей развязке. И даже задолго до того, как однажды Ирина прошептала Андрею:

– А теперь одевайся. Тебе нужно уходить потому, что мой генерал может появиться не вовремя.

– Почему ты думаешь, что он появится не вовремя? – спросил Андрей одеваясь.

– Потому, что генералы появляются не вовремя всегда …

Вообще-то, человек создан для отдыха, как птица для полета, но лучше всего люди ничего не делают на сытый желудок. Да и заканчивающаяся ночь, время, когда северное солнце совершает очередное клятвопреступление, обещая свет, но лишь прибарахляя горизонт видимыми облаками, кучами газообразной воды – самая подходящая для расслабления часть суток.

Раз уж спать все равно не пришлось.

Наиболее деятельная форма ничегонеделания это разговоры – брожение мыслей по закоулкам вершков.

Или вершкам закоулков.

– …Я ведь не думаю, что разумное государство создастся быстро, но почему-то верю в то, что говорит Ельцин, – голос Облинского звучал не очень уверенно, словно он сам слегка стеснялся того, что говорит. Будто не верил, а просто хотел верить.

– Знаешь, Илья, – раскачиваясь на табурете, проговорил Ананьев, – Есть много способов понять, что на самом деле хочет политик. Но есть один способ не понять этого.

– Какой?

– Послушать, что он говорит.

– Кто вообще, может позволить себе говорить правду? – Тот, кто ее знает. И, главное, доверяет ей…

– И еще, Илья, я вообще не верю в хороших председателей государств.

И не верю в то, что они – это самое важное.

Нужны нормальные законы. И эти законы должны быть одинаковыми и для бомжа на улице, и для президента в Кремле, и для медсестры, и для министра.

Когда закон плох, его нужно заменить, но опять-таки законом, а не добротой председателя.

С доброго председателя начинается революционное сознание в праве на расстрелы…

– Конечно, Юрий, слово и дело – это совсем разные вещи. И что-то, слово или дело всегда идет впереди. Если дело разумное – слово ему предшествует, если не разумное – слово его оправдывает. Потому, что слово это одно из средств.

– Илья, цели всегда оправдывают средства.

– Нет. Цель никогда не оправдывает средства. Но средства всегда выдают истинный смысл цели…

– Я покажу тебе кое-что. Кстати, уже светает, – Облинский взглянул сквозь занавеску в окно, – Можем пойти сейчас. Это не далеко. И не глубоко…

Мороз ослабел, и Ананьев, и Облинский шли по снегу, не застегнув полушубков, держа рукавицы в руках.

Но когда, случайно уронив рукавицу, Юрий Михайлович нагнулся за ней, а потом поднял глаза, он встретил взгляд зверя.

Не лукаво преданный, собачий, а спокойный, и оттого, особенно дикий, взгляд волка.

Волк изучал человека без эмоций, не как слуга, а как судья.

Ананьев замер, глядя волку в глаза. Забыв, что взгляд в глаза в дикой природе – это вызов к бою.

Замер и волк.

Это продолжалось всего мгновение, но его хватило для того, чтобы оба оценили друг друга.

Когда Юрий выпрямился, он спросил Илью, удивляясь тому, как быстро к горлу подошла сухость, и голос стал хриплым:

– Не боишься выходить без ружья?

– Мы привыкли друг к другу. Хотя в нас есть и принципиальное отличие: он вырос на свободе и не знает, как жить в неволе. Мы выросли в неволе, и не знаем, что делать со свободой…

– Подожди, Юра, я покажу тебе то, что по-настоящему страшно.

Тундра и на первый взгляд не ровная, а на второй или третий, так просто море во время шторма. Только волны не перекатываются, стоят намертво, словно столбняком пораженные.

Холм, впадина, впадина, холм – это дает возможность одним хищникам подстерегать своих жертв, а другим хищникам прятать свои следы от людей.

Илья Облинский остановился между двумя пригорками, на краю недавно вырытой, но уже занесенной снегом ямы.

Такие ямы промысловики роют под летний зимник для хранения рыбы. До вечной мерзлоты. Штыка на три, не больше.

– Знаешь, что там? – тихо спросил Облинский.

– Знаю, – так же тихо ответил Ананьев.

Он знал, потому, что уже не раз сталкивался с этим в почти бескрайней тундре.

Юрий Михайлович только не знал, остатки какой одежды на нетлеющих в земле за Полярным кругом костях людей, похороненных без гробов – лагерных бушлатов или военных гимнастерок без погон.

– Пуговицы, – проговорил Илья, – Между прочим, со звездочками…

Это ерунда, что кто-то чего-то не понимает.

Верность присяге или исполнение приказа – это только оправдание на суде.

Человеческом или Божьем.

Но самое лучшее оправдание для убийств это убеждение, потому, что убеждения – это самый удобный повод для того, чтобы убивать невинных людей…

Когда они возвращались в избушку, взгляд волка почему-то не показался Юрию Михайловичу таким уж диким.

Читать дальше