Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Человека, не имеющего права на человеческое снисхождение.

Тот страх, что проник в него, когда он понял, что смотрящий ему в глаза отец, может убить его.

Потом, Алик ощутит этот страх вновь. Когда будет гнать «Буран» с санями, наполненными песцовыми шкурами, и нервно ощупывать карман, заполненный деньгами…

А на утро, в то время, когда скорый поезд будет подходить к голубовато-серому зданию вокзала с надписью «Воркута» на крыше, спокойствие вновь вернется к нему. И он попросит Игоря:

– Познакомь меня с кем-нибудь из настоящих тундровиков.

– Есть у меня один товарищ в тундре, – лейтенант Дмитриев вспомнил об Илье Облинском, с которым он познакомился несколько месяцев назад, когда Игорь охотился на Нямда-ю, – Кстати, он тоже москвич…

…Москвич в заполярье это редкость.

Москва для тех, кто давно и на долго связал свою судьбу с севером, всегда будет и заманчивой, и нелюбимой за одно и тоже – символизм иной жизни. Так выходит, что Воронеж или Саратов, это что-то расплывчатое, размытое по одной шестой части суши, что и на карте не каждый заполярный житель сразу найдет. И предметом зависти они быть не могут, потому, что в заполярье почти нет династий – у каждого за спиной был свой воронеж или саратов.

Да еще, москвичу переехать в тундру легко, воркутинцу или интинцу в Москву – почти не возможно. Саратовы и воронежи для воркутинца доступны.

А Москва – это транзитная остановка между провинцией и мечтой.

Или таможня.

А еще вернее, приемник-распределитель.

И потому, никто не скажет: «Вот, вы, саратовцы…» – но каждый скажет: «Вот, вы, москвичи…» – словно все в Москве одинаковые, и все – плохие…

Но перемены постепенно проникали за верхний пунктир на карте.

– Поразительно, – сказал Игорь Алику, – Ты из Москвы едешь в заполярье, а от нас даже бомжи тянутся в Москву.

– А зачем бомжи едут в Москву? – удивился Алик.

– За тем же, зачем и олигархи – за лучшей жизнью…

Волк не умел нести ответственности за людские оценки.

Он даже не знал, что люди назовут его бешеным …

…Волк очнулся когда рассвело. Очнулся от боли в голове.

Все произошедшее с ним накануне виделось ему смутно, сквозь звон в ушах и непривычное ощущение, выворачивавшее его внутренности через пасть.

Постепенно он вспоминал.

Вспоминал человека.

Нет, не того, что был его другом, а второго, появившегося в избушке не давно.

Не дружившего с волком, и боявшегося его.

Хищник всегда чувствует страх того, кто рядом. Но страх второго человека не был страхом зайца, видящего оскаленную пасть. Его страх таил угрозу; весь вековой инстинкт волка говорил ему о том, что к этому, новому человеку нельзя поворачиваться спиной.

А его друг делал это не раз; и волк был бессилен – он не мог предупредить своего друга.

Волк не мог формулировать мысли, природа научила его формулировать только дела.

Только дела он мог предвидеть.

И только их понять.

Волка не удивил, а лишь насторожил ночной выстрел в избушке. Но еще больше его насторожило то, что из избушки вышел только один, новый человек. И этот человек держал в руках ружье. Ружье его друга.

Реакция волка была мгновенной, и когда стволы, упершись в его, волчий, взгляд, выпустили море огня, он успел пригнуть голову.

Того, что зверь получил контузию от, скользнувшего по черепу куска обкатанного в жакан свинца, волк не знал, как не знал того, куда ушло его сознание. Но по тишине, окружавшей его в тот момент, когда сознание начало возвращаться, по недвижимости приоткрытой двери, он понял все…

Его друг лежал на своем лежбище, неподвижный, покрытый своим пологом из непахнущей зверями шкуры, насквозь пропитанной сладкой, но уже совсем застылой, холодной кровью.

Еще надеясь на что-то, волк потянул зубами за человеческий полог, но полог уже примерз к человеку, а человек, к своему лежбищу.

Это была смерть, но не та смерть, с которой волк встречался не раз, смерть его пищи или смерть другого хищника-конкурента, что боролся за место в мире, где эта пища есть. Это была тем более не понятная смерть, что человека убил представитель человеческого племени.

Племени, которое, как думал волк, внутри себя не убивает.

Эта смерть была не справедливой, но волк не знал, что смерть справедливости не ищет. Справедливость ищет жизнь…

От того, что в избушке, где человек убил человека, было много самой разной человеческой еды, эта смерть была еще непонятней.

А, значит, она противоречила всему тому, чему учила волка природа.

Того, что стремление к лишнему – это то, что отличает человека от животного, волк не знал, и не мог знать.

Но одно он ощутил ясно – тот, кто убил его друга, стал его врагом.

Смертным. Хотя волк и не знал, что означает это слово.

Как не знал, что для того, чтобы понять, что означает выражение «смертный враг», нужно быть не хищником, а человеком.

Неведомо было волку – как правильно называется то, что он должен был сделать: «месть» или «справедливость».

Что – заполярному волку, людям не всегда это ясно…

…Того человека, что стоял в доме на столбах, на вышке, волк видел давно. Еще несколько дней назад, волк подходил к вышке. Тихо и осторожно, боясь испугать человека своим присутствием, прячась в снегу, скрывая блеск холодных желтых глаз, способных выдать его.

В тот момент, когда зверь убедился в том, что человек на вышке, не тот, кого он ищет, и уже собрался уйти в тундру, человек поднял ружье. Короткое и черное, с кривыми рукоятками и блестящей сталью широкого ножа на конце ствола.

Выстрел волк ощутил правым боком.

Тупой удар бросил его в снег. Второй выстрел поднял снежный фонтан, потом два фонтана почти одновременно. Боль навалилась со всех сторон.

И тогда, волк завыл, а снежные фонтанчики продолжали подниматься вокруг…

Инстинкт заставляет зверя придерживаться одних и тех же троп, любопытство побуждает человека искать новые дороги.

Волк брел по целине. По глубокому, сухому, заветриваемому, неслежавшемуся снегу, проваливаясь мордой и оставляя после себя рыхлый след. Холодное крошево забиралось ему под мех, впивалось в шкуру острыми иглами, жгло ноздри, растравливало раны.

Он делал то, что зверь не делает никогда, а человек постоянно – бредет по незнакомому пути.

Волку было плохо, но он шел, потому, что должен был найти человека, своего врага. И делал это волк, не обращая внимания на раны и голод. Не смотря на то, что чувствовал, что человека будет не легко найти – так он постигал сократовские, человеческие премудрости.

Он шел к городу кратчайшим путем, потому, что после встречи с человеком из дома на столбах, волк понял, что он смертен. Раны, оставленные этим человеком на зверином загривке и правом боку, приносили ему боль. Он не мог их зализать, и иногда на снегу оставался красный след, когда волк поднимался с лежки.

Читать дальше