Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Самая простая форма проявления отсутствия разума, это потеря элементарной осторожности.

Ни Андрей, ни Ирина не знали того, что сделали очередной шаг по пути к страшной развязке в истории с бешеным волком.

Пока они еще думали, что гуляют по счастью, но, как и все люди, уже несли секретную свою долю. Потому, что отдохнувшее и выспавшееся время уже пустилось вскачь.

А, может, время и не играет роли, потому, что у времени совсем иная роль…

…Потом, на следующий день, после того, как, подкараулив уход Каверина из квартиры Фронтовых, в спальню Ирины ворвется Алик-франт, и мычащий варвар метнет свое зазубренное копье в античную статую, тварь возомнит себя создателем, солнечный луч закроется уродливым облаком смрада, вор назовет подлость вдохновением, плебей возложит на трон свои немытые чресла – дрянь всех времен возьмет слово, генерал-полковник Иван Иванович Фронтов скажет художнику Андрею Каверину:

– Я знаю, почему ты избил Алика. И знаю все, что произошло.

И вообще, я знаю все.

А потом добавит:

– Ты понимаешь, что мне достаточно одного звонка начальнику спецназа ГРУ, и тебя сотрут в порошок прямо в подъезде.

Слова Ивана Ивановича, которые он произносил, почти не разжимая губ, звучали не как угроза, а как простая констатация факта. Ответ Андрея звучал такой же констатацией:

– Мне впервые угрожает человек, которому я завидую…

– Когда я ударил Алика, я еще не знал всего. Мы встретились во дворе, и он с какой-то трусливой наглостью крикнул: «Не ты один пользуешься этой сукой!» – тогда я и ударил его. И жалею об одном, что ударил слабо.

– От него и так, ничего не осталось.

– Осталось вот это, – Андрей разжал ладонь и показал маленького человека, разметавшего руки и склонившего в грусти голову, – Наверное, отскочило от крестика.

Если хотите, можете его взять.

– Такой символ мне не нужен, – ответил Иван Иванович.

– Что с Ириной? – тихо спросил Андрей, не зная, имеет ли он право на знание того, чему сам был, отчасти, виной.

Не зная, имеет ли он право спрашивать о здоровье жены у мужа.

– Шок, – ответил Иван Иванович, – Я вызывал к ней врача, и он выписал лекарства. Но сказал, что есть один врач – время.

– Где сейчас Алик?

– Я навел справки. Он покупал билет на Ярославском вокзале. Направление – Воркута.

Алик понял, что мне все станет известно, и, как трус, сбежал.

Мне, отцу, очень больно об этом говорить, но его подлость оказалась больше, чем он сам.

– Рассказывая мне это, вы понимаете, что я поеду искать вашего сына для того, чтобы его убить? – тихо проговорил Каверин, и после этого вопроса наступило молчание. А потом, не глядя на Андрея, Иван Иванович еще тише спросил:

– Тебе нужны деньги на дорогу?..

Шум и гам прибывающих и отправляющихся поездов, создает обманчивую иллюзию того, что все люди куда-то едут. На самом деле, в любой организации случайных людей, не связанных общим знакомством, стадионе или вернисаже, академии наук или на параде, базаре или вокзале – процент спешащих и лениво отдыхающих приблизительно одинаков.

Как, приблизительно одинаков в любой национальности процент мелких склочников и крупных организаторов, жмотов и мотов, умных и глупых, наконец.

И каждый знает, каким делом он занят.

И зачем.

Но в местах скопления поездов, есть одна особенность – тот, кто ведет поезд, не знает, зачем едут люди…

…Поезд «Москва-Воркута» отходил от перрона Ярославского вокзала вечером. Не так поздно, чтобы, расположившись на месте, сразу лечь спать, и не слишком рано, чтобы успеть надраться водки до полного отупения.

Если бы поезд отходил часа на два раньше, Алик-франт напился бы так, что водка оказалась сильнее самоконтроля. И тогда, он наверняка рассказал бы своему соседу по купе, молодому лейтенанту, возвращавшемуся из отпуска, всю правду.

А так – все вышло нормально.

Романтика и романтика длинного рубля выглядели достаточной движущей силой для сына генерала, студента, отчисленного из института «по политике» – время было такое, что «по политике» было уже не опасно, но еще почетно.

Если «политическим» перед незнакомыми быть почетно, значит, тирания свалилась сама собой. Народ тиранию еще помнит, но пока не знает, что означает с ней бороться. И просто гордится собой, потому, что пока не наступило время горькой учебы жизни на свободе.

Эта учеба всегда горькая, потому, что разочаровываться в себе всегда трудно; легко разочаровываться во власти.

Тем более, что власть далеко, и разочарование проходит без обратной связи…

Обычно дорожные знакомства завязываются быстро, и, если не возникает взаимного недовольства, крепнут на весь путь.

И завершаются без последствий и, почти, без воспоминаний. Через два часа после знакомства попутчики делятся сокровенным, а через неделю после расставания не могут вспомнить имени друг друга.

В поездах случаются романы, кражи и даже озарения, но дружбы не зарождается почти никогда. И если люди обмениваются адресами на последней остановке, значит, они просто надеются использовать знакомство в своих интересах…

Так уж устроен человек, что, завершая каждый этап своей жизни, он твердо уверен в том, что завершил свое созревание. И, только находясь в середине следующего этапа, оглядываясь, он понимает, каким незрелым вступал в очередную пору жизни.

Так устроена человеческая самоуверенность – с одной стороны, это ведет к ошибкам, с другой, создает условия, позволяющие эти ошибки делать.

То есть, делать хотя бы что-то

В конце концов – шанс делать ошибки, это возможность не останавливаться на месте.

Тот, кто уверен, что не делал в жизни ошибок, либо на столько глуп, что не замечает их, либо на столько умен, что уже и не человек вовсе, а что-то вроде покойника.

Возвращавшийся из отпуска лейтенант Игорь Дмитриев вообще редко встречался со сволочами, и потому, доверял всем подряд.

Потом, в опустевшей избушке Ильи Облинского, он так и скажет всем причастным к истории с бешеным волком, собравшимся вместе:

– Я привык доверять людям, – и тогда Юрий Михайлович Ананьев, старый циник и утилитарист ответит Игорю:

– Где же ты обзавелся этой дурной привычкой?..

А пока Игорь слушал рассказы Алика, даже не задумываясь над тем, правдивы они, или нет. Между прочим, такое отношение к рассказам других, позволяет людям не задумываться над тем, правду ли говорят они сами…

Плебейство, это уверенность в том, что всем интересен.

Довольно навязчиво рассказывая столичные сплетни заполярному лейтенанту, Алик-франт постепенно начинал и сам верить в то, что едет на север именно по тем причинам, о которых рассказывает. Лишь однажды ночью, уже на перегоне Инта-Воркута, он проснулся на своей верхней полке и вновь ощутил щенячий страх. Страх мелкого человека, пойманного на не просто страшном, но еще и постыдном преступлении.

Читать дальше