Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Облинские жили на Кантемировской, в одной из пятиэтажек в глубине перекосячных дворов, метрах в двухстах от метро.

И индивидуальная вещь – ноги сами привели Каверина к бывшему дому Ильи. Он не разу не спросил ни у кого о том, как найти нужный номер дома.

Правда, о том, что у него с бывшими жилищами Облинского это случилось во второй раз, Андрей не подумал.

На звонок вышла женщина красивая той красотой, которая не формируется временем, а той, что остается от него. Таким бывают женщины, которые утомлены умственным трудом, не связанным с трудовыми договорами – поэтессы или домохозяйки.

– Вы оттуда, где был Илья? – сразу спросила женщина, и ее слова сделали всякое приветствие бессмысленным.

– Да.

– Я писала ему! Я писала и умоляла простить и вернуться.

То, что Каверин вернулся оттуда, где умер ее муж, делало Андрея сопричастным, и он понял, что, оправдываясь перед ним, женщина оправдывалась перед памятью своего мужа.

Я умоляла его простить.

– Он наверняка простил вас, – проговорил Андрей нежестоко солидарничая с лицемерием. Понимая, что наверняка – он ничего не знает.

Илья прислал мне только одно письмо, в котором была единственная фраза.

Женщина протянула Андрею лист бумаги, и он прочел: «Реши сама.

В каком случае ты отнесешься ко мне лучше: если я прощу тебя; или если я не прощу тебя никогда, при условии, что ни разу не дам тебе этого почувствовать?..»

«Измена не знает оттенков», – подумал Каверин. Потом подумал еще: «Измена оттенки знает…»

С Ириной Андрей встретился во дворе. Они стояли под, начавшим засыхать от старости, но еще способным давать тень, деревом. И вышло так, что ни кому из них не пришло в голову присесть.

– Андрей, я была с тобой честной, но я буду честной и с мужем.

– Знаю, Ирина, и я благодарен тебе за это.

– Мне было с тобой хорошо, но моя радость стала болью для человека любящего меня и сделавшего мою жизнь счастливой.

И моя радость стала наказанием для меня самой.

Я больше не буду предавать его.

Ведь предателей не любит никто. И ты, в том числе…

– И еще, Андрей, не считай себя несчастным. – Разве я имею право считать себя несчастным, если в жизни мне дарила любовь такая женщина, как ты…

– Мы не должны спрашивать друг друга о том, как у нас дела?

– Да, Ирина.

– Если мы скажем друг другу, что у нас все хорошо – это будет каждому из нас неприятно.

Если скажем, что все плохо – неприятно тоже.

Но самым неприятным стало бы безразличное: «Все нормально…»

– Ты научился быть счастливым? – Почти. Во всяком случае, я научился не искать виноватых в моих печалях…

О том, что Иван Иванович видит их встречу через тюлевую занавесь, ни Андрей, ни Ирина не знали. Хотя и могли бы это предполагать…

…За день до этой встречи, Иван Иванович говорил жене слова, которые не обдумывал, не подбирал и не взвешивал. Он произносил их так, что было не ясно, говорит он Ирине или себе самому.

Наверное, так говорят на исповеди:

– Я не хочу с тобой расставаться несмотря ни на что.

Знаешь, моя первая жена была очень хорошей женой, но она была женой генерала.

Ты – совсем другое.

Ты – первая женщина в моей жизни.

Впрочем, мои слова ни к чему не обязывают.

Ни тебя.

Ни меня…

– Ваня, то, что ты сказал очень важно.

Но я тоже должна сказать тебе очень важное.

Помнишь, три недели назад мы ездили на дачу к Очаковым?

– Помню. И мне показалось, что тебе там было хорошо. Хочешь, поедем к ним снова?

– Больше не нужно…

– Что случилось?

– Я вчера была у врача, а сегодня мне позвонили и сказали, что анализы готовы.

Скоро нас станет трое…

– Милая! Ты делаешь меня счастливым…

…Несколько дней назад Ирина была у мамы, которой рассказала все о себе и Каверине.

– Что мне теперь делать, мама? Какие слова мне сказать мужу?

– Тебе будет очень трудно, несчастная ты моя. Что бы ты ни сказала теперь Ивану Ивановичу, любые добрые слова отзовутся в нем тем, что он будет думать, что такие же слова ты уже говорила другому.

Тебе будет очень сложно найти слова.

Но когда Иван Иванович внес в комнату поднос с двумя бокалами, нужные слова у Ирины нашлись:

– Мне так хорошо о того, что это делаешь для меня именно ты…

Каверин стоял у подъезда, когда капитан-порученец, с поспешностью отличающей прирожденных холуев от вынужденных центристов, бросился открывать дверцу машины перед генерал-полковником Фронтовым.

Увидев Андрея, Иван Иванович отстранил двереоткрывателя и остановился.

Несколько секунд оба мужчины молчали, потом Каверин, не глядя на генерала, проговорил:

– У вас новая машина. Теперь «Мерседес», – и Андрей, и генерал не обсуждали, а просто констатировали не очень значительный факт:

– Да. Выходит так.

– Это хорошо. Ведь ваш бывший «ЗиЛ» – это устаревшая модель.

– Раньше мне казалось, что мы с ним оба – устаревшие модели…

– Капитализм, Иван Иванович.

– Какой же это капитализм? Капитализм, это когда им занимаются все, а когда пол страны не умеет себя прокормить – это не капитализм, а собрание оболтусов.

Капитализм, это то, чем занимаются люди с не забитой глупостями головой…

– Вы на службу?

– Нет. Мы с Ириной ждем ребенка, так, что нужно подумать о строительстве дачи.

Участок у нас есть. Пора дом ставить.

А-то – все служба.

Москва – хороший город, если можно уехать на дачу…

– Строить-то белорусы будут? На Севере теперь все строят белорусы.

– Зачем? Не фарисействуй. У меня ведь все строительные батальоны российской армии под рукой… – они говорили не о главном, но то, что они говорили, щадило их души.

И именно это дало им возможность о главном заговорить:

– Иван Иванович, вы хотите правду?

– Ее хотят все. Только не многие знают, что с ней делать.

– И что же с ней делать?

– Уважать…

Потом генерал Фронтов сел в машину, но в тот момент, когда «Мерседес» уже мог бы тронуться, Иван Иванович услышал:

– Простите меня за то, что я поддался ее силе. И знайте, что я никогда не воспользуюсь ее слабостью.

Муж Ирины не сказал ничего. Лишь, прямо глядя в глаза Андрею, на мгновение коснулся ладонью козырька.

– Мне сообщили, что Алик мертв. Это сделал ты? – приоткрыв бронестекло, негромко спросил Иван Иванович.

– Нет, – ответил Каверин.

– А кто?

«Волк», – хотел сказать Андрей, но почему-то произнес:

Судьба…

Вечером Ирина позвонила Каверину:

– Ты знаешь, что Плавский умер?

– Знаю. Но я еще не был на его могиле.

– Я навещала Эдуарда Михайловича за два дня до смерти. Он просил передать тебе такие слова: «Будь лучше, чем эпоха, которая тебе достается…»

На утро художник Андрей Каверин зашел в церковь. Он долго молчал под распятьем, потом тихо, так, чтобы слышать могли только двое, он и тот, к кому он обращался, прошептал:

Читать дальше