Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Прости, Господи, за то, что я пока не сделал ничего великого.

И спасибо тебе за то, что ты не создал меня человеком, не попытающимся это сделать…

Я отослал рукопись этого рассказа издателю, а через несколько дней зашел к нему сам.

– Осуждаешь лицемерие в людях? – спросил издатель. Мне нечего было ответить, и я просто пожал плечами. А потом спросил:

– Напечатаешь?

– Напечатаю. А ты иди. Напиши еще что-нибудь.

– О чем?

– Осуди зимний мороз. Или, еще лучше, осуди землетрясения. Кстати, какой ты хочешь гонорар?

– Это не имеет значения.

– Почему?

– Потому, что для землетрясений не бывает богатых…

Наверное, коллектив имеет право пожертвовать одним человеком ради своего спокойствия.

Только, что-то не хочется быть членом такого коллектива.

Вообще, хорошая вещь – коллектив. Жаль только, что иногда нет ничего неприятней…

Говоря о себе, человек может солгать.

Когда человек говорит о других – он говорить о себе чистую правду…

«ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО»

Синяя тушь.

Все остальное терялось мелкой порослью блеклых, зеленоватых буковок на необъятном поле ватманского листа: «О моральном облике и поведении в быту инженера отдела сопутствующего оборудования и кондиционерных установок Хаесова И.П. Явка представителей месткома и членов товарищеского суда обязательна. Приглашаются все желающие.»

Впрочем, для «всех желающих» сотрудников проектного института ГИПРОХОЛОД последняя фраза была излишней. Об этом заседании знали заранее, и народу пришло довольно много, даже для заседания товарищеского суда, проходящего в рабочее время.

Так уж выходит, что ученый, красавица и подсудимый легко собирают людей, готовых их покритиковать.

Не пришли только те, кто совсем не любит сплетен. Такие, кого даже чужая беда не радует.

В какой-то степени, история инженера Хаесова была известна всем.

И, в иных условиях, никакому разумному человеку не пришло бы в голову соваться в то, что никого, кроме самого Хаесова не касалось.

Да вот, бывает так, что не то, что опасно, а как-то не к месту, поступать как разумному…

Обычно, в таких случаях, еще неуместней говорить то, о чем думают все.

Минут за пять до начала заседания в зал вошел директор института. И всем понравилось, что он не сел за стол на не большом возвышении, несколько напоминающем сцену, а опустился в одно из свободных кресел в зале. Не впереди и не сзади – так сказать в «средних рядах».

Ровно в два на сцену поднялись пятеро членов товарищеского суда. Шестой стул за столом, покрытым выцветшей материей и украшенным графином с водой и двумя гранеными стаканами, видимо, приготовленный для представителя месткома, оказался пока свободным.

Заседание началось.

Председатель суда, ведущий инженер Меньшиков развязал тесемки красной коленкоровой папки, лежавшей перед ним, и, взяв в руки лист бумаги, встал.

Член суда, старший инженер планового отдела Целековская, крашеная блондинка в белом кримпленовом платье-костюме, загорелая, недавно вернувшаяся с юга, приготовилась вести протокол. И даже вывела это слово красивыми печатными буквами на верхней части стандартного канцелярского листа.

Остальным членам: мастеру опытных мастерских Смирнову, заведующей сектором вакуумных установок Медведевой и инженеру-дизайнеру Сергееву пока нечего было делать.

Кроме того, что – изображать общественное мнение.

Не задумываясь о том, что общественное мнение – это то, что люди думают о том, о чем думают они сами…

Впрочем, готовность высказать общественное мнение минус свое собственное – это уже почти не лицемерие, а просто, некий допуск, созданный временем…

И члены товарищеского суда ждали.

В зале стало тихо.

– Товарищи, – начал Меньшиков откашлявшись, глядя на лист, который держал в руках, – Товарищи. В наш товарищеский суд от гражданки Хаесовой Галины Владимировны… Тут указаны год рождения и все прочее о семейном положении… Поступило заявление… Такое, значит, заявление, товарищи. Оно у меня в руках.

Все сидевшие в первых рядах видели, что заявление написано на обыкновенном листе из ученической тетради в клетку. Потому, что сторона листа, обращенная к залу, так же была исписана мелким почерком, становилось ясно, что заявление длинное и обстоятельное.

Такие не пишут под горячую руку.

– …Гражданка Хаесова Галина Владимировна присутствует здесь же.

С одного из кресел в первом ряду – пустующем, занятом лишь двумя людьми, сидящими по разным концам ряда – поднялась женщина. И головы присутствующих как по команде повернулись в ее сторону.

Высокая темная шатенка с длинными прямыми волосами, закрывавшими плечи, лет тридцати пяти. Гладкокожая, лишь у уголков губ собралось чуть больше обычного морщинок.

И глаза.

Одновременно напуганные, удивленные. И жесткие, решительные, «была – не была».

С такими глазами не очень смелые люди уходят с работы на пятнадцать минут раньше положенного срока.

В общем, женщина, как женщина. Пожалуй, даже красивая. Во всяком случае, такая, у каких бывают красивые дети.

В общем.

И никто не знал о том, что творилось у нее на душе. Как много она дала бы за то, чтобы заявление, которое держал в руках Меньшиков, исчезло. Чтобы его вообще не было. Ведь она думала, что товарищеский суд – это по ее заявлению, какой-нибудь начальник вызовет ее мужа и, в ее присутствии, отчитает его. Или, что-нибудь в этом роде. Но толпа и графин на сцене – это ужас.

Ужас.

И этот ужас придавал ей отчаянную решимость.

Пусть она выйдет отсюда для того, чтобы вернуться к девичьей фамилии. Пусть. Но и Хаесову И.П. пусть не поздоровится так, чтобы запомнил на всю жизнь. Так, чтобы кусал локти.

На миру, ведь – только смерть красна. А жизнь ограничена условиями игры.

Великая вещь упрямство. Оно движет людьми. Но не дает остановиться и задуматься над тем – куда, собственно, нужно идти.

Правда это бывает не часто. Может быть с этим связана единственная надежда, которую оно оставляет нам.

Упрямство.

– …Далее, – продолжал говорить Меньшиков, – Гражданка Хаесова указывает, что не раз подвергалась моральным оскорблениям со стороны мужа, Хаесова Игоря Петровича. В частности, двенадцатого и восемнадцатого числа прошлого месяца, гражданин Хаесов назвал гражданку Хаесову дурой…

С самого начала чтения заявления в зале стоял не то, чтобы шум, так, гул какой-то, какой бывает, когда поднесешь раковину рапаны к уху. И при каждом новом «преступлении» Хаесова, этот шум подстегивался легкой волной шевеления – находившиеся в зале начинали обсуждать поступок инженера между собой.

Читать дальше