Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

– У меня семья…

– Да, это очень много и важно. Но скажите, любите ли вы, например, искусство, живопись? Какую?

Хаесова прямо посмотрела в глаза Сергееву:

– Я люблю живопись

– Вы удовлетворены, Сергеев? – вставил не-то вопрос, не-то реплику Меньшиков, считавший рисование никчемной тратой времени – дань вековой ненависти чертежника к ватману. И считавший искусство некоей разновидностью машинописной графики.

Не лучшей разновидностью.

– Да, я удовлетворен, – Сергеев сел.

– Возможно, что гражданка Хаесова хочет что-нибудь добавить?

– Разве этого мало?! – Хаесова не знала – много этого или мало, но в ее глазах было что-то от загнанной лисы.

– Простите, – из-за своего места за столом встал Манушкевич. Так уж получилось, что это слово пока было самым частоповторяемым, из тех, что он произносил сегодня в конференц-зале.

– Вы что-нибудь хотите сказать? – Меньшиков покосился одновременно и на Манушкевича, и на директора.

– Да… Я к сожалению опоздал на начало суда, за что вторично извиняюсь, но мне удалось просмотреть протокол и копию заявления, – для Манушкевича дело казалось таким простым, очевидным и никчемным, что даже непонимающим было трудно прикинуться:

– Вот вы, гражданка Хаесова, спрашиваете, мало ли того, что вы написали на мужа?..

– …в своем заявлении?

Действительно, мало ли этого? По-моему, вполне достаточно. Достаточно, чтобы ничего не понять. Во всяком случае, мне не ясно главное – зачем вы все это написали?

Поймите, что любой суд, и товарищеский, в том числе, это, в определенном смысле – последняя мера…

В этот момент Меньшиков увидел искривленное, чуть – ли не судорогой злобы, лицо директора.

Марков вновь ощутил приступ боли в боку.

Но Меньшиков не знал об этом. Видел только злобно сжатые, волевые губы директора, и сделал окончательный вывод: «Песенка Манукевича, во всяком случае, в том квартале, кончится плохо…»

– Послушайте, товарищ Манушкевич, мало того, что своим опозданием, вы едва не срываете заседание товарищеского суда – Меньшиков уже забыл о том, что в начале заседания, даже не заметил отсутствия представителя месткома.

Да и какое это имело значение в конце концов. Приступ язвенной болезни у Маркова, невольно определил отношение Меньшикова к Хаесову. А, заодно, и к самому Манушкевичу, – А теперь, непонятными вопросами, уводите наше заседание в иное, неверное, русло. Таково мнение суда.

«Достанет или не достанет Оксана зонтик?» – думала Целековская, и ее лицо выражало сомнение.

«Трояк… Так, рубль… Пятьдесят копеек, семьдесят…» – пересчитывал в кармане деньги Смирнов и, как казалось, был полностью удовлетворен словами Меньшикова.

«Догадаются они там сами взять вчерашний борщ с балкона, или будут есть в сухомятку?..» – думала о своих домашних Медведева, и ее лицо выражало озабоченность.

«Черт возьми, как курить хочется…» – Сергеев недовольно покусывал губы.

Манушкевич хотел что-то возразить, но потом просто усмехнулся и сел:

– Извините…

– Ты чего прерываешь!

– Пусть говорит!

– Нечего ему говорить, вот и сел!

– Скажи, Макевич!..

Чего только не неслось из зала.

…Если все предыдущее, вплоть до пятнадцати рублей в заначке, вызывало, в основном, довольно благодушное отношение и даже улыбку, то «женщина на стороне» и признание в этом – это уже тема.

Большинству мужчин, которых было большинство, Хаесова не нравилась. Хотя многие из них, в принципе признавали, что «дура» и, тем более, «сука», – не аргумент в семье. До поры, до времени. И эта пора, по их мнению, должна была наступить в семье Хаесовых, сразу после суда

Вообще-то, и руками в семье размахивать не зачем, считало большинство, но вытаскивать весь этот сор из избы…

Пожалуй, до момента с любовницей, в котором Хаесов, к тому же, сам признался, наверняка, желая нанести большую боль, имел место тот случай, когда даже женщины, не одобряя поступков мужа, были не на стороне жены. Ведь, что касается заначки, то большинство из них считало, что о заначках нужно знать, и расправляться с ними без лишнего шума, или, во всяком случае, половинить их в значительных размерах.

Но, вот насчет любовницы.

Любовницы.

Тут лишь некоторые мужчины могли встать на защиту инженера Хаесова. Да, и-то – защита выражалась в разведенных руках и фразе: «Бывает…» Двух-трех лаборантов, пытавшихся шутить по этому поводу, просто никто не стал слушать.

Любовниц, видимо, не одобряют даже женщины, являющиеся ими…

На некоторое время Меньшиков утерял нить ведения собрания, но вскоре вновь вступил в свою роль: Слово, для выступления предоставляется… – Меньшиков оглядел сидящих за столом.

Предполагалось, что каждый их членов товарищеского суда является критиком дел, совершенных Хаесовым.

При этом, то, что в самом слове «критик» есть что-то приговоренное, Меньшиков не задумывался.

А ведь критик – это человек, по своей сути, занимающийся тем, что не любит.

Да и критиковать может каждый дурак. И только дурак готов воспользоваться этой возможностью при каждой возможности.

Предоставлять слово Манушкевичу, он бы вообще не стал. Но, видимо, придется. Во всяком случае, Меньшиков не собирался предоставлять ему слово первому.

Смирнову Меньшиков не очень доверял. Смирнов мог спороть глупость.

Сергеев? Кто его знает, что у этого дизайнера на уме. Начнет опять говорить про живопись.

Лучше всего было бы предоставить слово Медведевой. В этой характерной женщине Меньшиков не сомневался, но ее нужно было приберечь на случай, если в чьем-нибудь выступлении – например, Манушкевича – прозвучали бы «не те аккорды». Медведеву нужно было оставить «на потом».

Сам он не был таким дураком, чтобы выступать первым. Во всяком случае, не считал себя таким дураком. И, кроме того, его фраза: «Слово предоставляется…» – если бы была закончена словом: «Мне,» – выглядела ба не слишком умной.

«Слово предоставляется мне,» – на что это похоже.

О том, что слова могут делать мысли уродливыми, Меньшиков, разумеется, не задумывался…

Оставалась Целековская. Меньшиков не любил эту крашеную блондинку: «Если вляпается – поделом»:

– …товарищу Целековской, – бодро закончил он фразу.

Целековская подняла глаза на Меньшикова и продолжила сидеть. Меньшиков посмотрел на директора. Приступ боли у Маркова к этому времени закончился, и он просто смотрел в зал.

«Доволен. Значит все нормально», – подумал Меньшиков и проговорил:

– Пожалуйста, товарищ Целековская.