Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Звали его Альберт Фронтов. Или, попросту, Алик-франт.

– Ты, что, его знаешь?

– Я его искал.

– Зачем?

– Чтобы убить…

Из ипостасей всех словосочетаний, слова: чтобы убить! – самые голодные. Потому, что они пожирают вокруг все.

– Ты словами-то не бросайся, – проговорил Ананьев, делая ударение на каждом звуке, – Трупов на эти квадратные метры хватит.

Вакула откинул взгляд на свое ружье, стоявшее в углу. Дмитриев рефлекторно толи сжал кулаки, толи просто подобрал пальцы. Давид Яковлевич внимательно посмотрел в глаза Каверина и опустил свои. Того, что Зосима, в своем темном углу, положил руку на эфес ножа, никто не разглядел.

– А за что ты хотел его убить? – спросил Игорь Дмитриев. И этот самый не простой, но очевидный вопрос снял напряжение.

Какое может быть напряжение, если задаются очевидные вопросы.

– За то, что он считал, что можно платить любую цену чужим счастьем…

– Расскажи-ка по подробней. Хотя мы все пришли из разной жизни, здесь мы все не чужие…

Пока Каверин рассказывал, о себе, о генерале Фронтове, о его жене Ирине, о том, что сделал с ней Алик, о том, как он, Андрей, избил Алика, и о том, как от его удара фигурка Христа отлетела от самого мистического пересечения вертикали с горизонталью, стояла тишина.

Замолчал даже ветер, который причастной ответственности соучастника не нес. Максимум на что он мог претендовать, это роль очевидца…

– …Я шел для того, чтобы убить его.

Хоть и понимал, что я не суд, но я шел для того, чтобы стать и судьей, и палачом.

И это должен был быть человеческий, а не волчий поступок.

– Человек должен выполнять человеческий законы. А человечество создало закон – презумпцию невиновности, – проговорил Ананьев, – В какой-то степени, я все-таки ученый.

– А я, в какой-то степени, неуч, – ответил Рабинович толи Ананьеву, толи своей собственной судьбе, – И презумпция невиновности – это не закон, а нравственное достижение…

– …Презумпция невиновности, – после небольшой паузы тихо сказал Каверин:

– Конечно, признать человека виновным может только суд.

Но нельзя забывать о том, что преступник не перестает быть преступником, даже если суд признает его невинным.

Так же как судебное признание виновным невинного, не делает невиновного виноватым…

– Люди должны жить по закону, – проговорил Ананьев.

– Закон существует в трех видах: де-юре – например уголовный кодекс; де-факто – например, хочешь жить – умей вертеться, и де-аура – законы нашей души.

И по какому же из этих законов должны жить люди?

– Это зависит от того, какие законы человек выбирает для себя.

– Закон, который человек выбирает для своей жизни – это и есть закон, по которому его будут судить люди.

– Может быть и так, художник. Только это первый шаг к суду по революционному сознанию.

– Мы все рады, что мерзавец получил по заслугам, – Давид Яковлевич говорил, не поднимая глаз:

– Но еще больше я рад тому, что случилось, а не тому, что могло случиться, если бы подонка встретил не волк, а ты.

Человек не должен делать того, что может делать зверь.

Потому, что беззаконие ради справедливости ничем не отличается от беззакония ради беззакония…

– А ты, Андрей, не боялся того, что рано или поздно появится перед тобой обыкновенный следователь, потом прокурор, судья?

– Я об этом не думал.

– С того, как мы планируем отвечать, и начинается то, что мы готовимся сделать…

В это время вновь длинно жутко и тоскливо завыл ветер, и в его звуке послышался усталый протяжный скул.

Вой, окутанный тишиной.

Он, одному ему известными путями, возносился куда-то в многозвездия, и, растворяясь там, оставлял свой невидимый след.

– Может не наш это волк? – прошептал Вакула, услышав этот вой, и Ананьев, точно так же тихо, ответил ему:

– Нет. Это мы не его…

…Все дороги ведут к дому.

Если дорога не ведет к дому, то она вообще никуда не ведет.

Обратный путь всегда дороже.

Есть очень многие, кто может никуда не уезжать, но те, кто уехали, должны вернуться обязательно.

…На перроне вокзала «Вокута», низком, запорошенном последним снегом и почти не освещенном, Андрея Каверина провожали Юрий Михайлович Ананьев и неизвестно откуда взявшийся Зосима.

– …Ладно, – как-то грустно проговорил Ананьев, – Может, буду когда-нибудь в Москве, тогда позвоню.

– Конечно, будешь. Не век же тебе за Верхним кругом сидеть.

– Ты, вот что, парень, не держи зла на север.

Впрочем, ты и на юг его не держи.

И еще, вот что. Когда я говорил тебе, что ты не прав, это совсем не означает, что сам я поступил бы иначе, чем ты.

И все-таки помни – справедливость и оправление справедливости – иногда это совсем разные вещи. Самое простое – это быть правым. Самое сложное – в борьбе за правоту не стать зверем…

– Я попробую это запомнить, Юрий. – Я тоже, Андрей…

– Это тебе, – Юрий протянул Андрею два свертка, довольно больших, но очень легких, – Один отдашь той женщине. Здесь и на воротник, и на шапку хватит. А второй – завези жене Ильи.

Это не память, это – просто так – констатация факта.

– Спасибо тебе, Юра. Спасибо за все.

Зосима молча взял Каверина за руку, и Андрей ощутил в своей ладони тяжелый теплый кусок металла.

– Что я с ним в Москве буду делать, Зосима?

– Помнить…

А потом, с рыжьем и в Москве прожить можно.

С ним, ведь, или хорошо, или плохо, но везде…

Двое так и остались стоять на перроне, даже когда красные габариты поезда скрылись за поворотом, за которым поезд отправился искать свою дорогу.

– Скажи, Юрий Михайлович, а правда, что под землей вся Москва электрическими дорогами прокопана?

– Правда.

– Как Воркута…

…В темном, даже белой ночью тамбуре, где на каждом рельсовом стыке дергается рука с сигаретой и оттого ее огонек описывает нервные, замысловатые фигуры, к курившему Андрею подошел случайный человек, такой же курильщик.

– По вам видно, что вы не с Севера.

– Я приезжал в Воркуту всего не месяц.

– И что успели сделать в наших краях?

– Ничего, – ответил Андрей случайному попутчику.

Впрочем, иными попутчиками люди бывают редко.

А потом подумал и добавил:

– И, слава Богу…

…Путь к дому – это путь к тем людям, на встречу с которыми ты имеешь право…

В суете Ярославского вокзала, Каверину показалось, что он был единственным человеком, которого не встречал никто.

Так художник Андрей Каверин вернулся в Москву. Город не то, чтобы не верящий слезам, просто призывающий в пределы своей окружной дороги, людей, в большинстве своем, не собирающихся плакать.

И потому, город, относящийся к слезам иногда соболезнующе, но чаще, с удивлением.

…Московский адрес Ильи Облинского Андрею дали в паспортном столе Воркутинского РОВД.

Читать дальше