Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Таким, самым простым, элементом в живописи, Казимир Малевич посчитал черный квадрат.

Он написал самую простую картину на свете.

И нам, его потомкам, остается только гордиться тем, что наш соплеменник провел этот поиск.

Гордимся же мы тем, что запустили первый искусственный спутник, создали водородную бомбу и сибирскую язву.

Не знаю, рассчитывал ли Малевич на то, что мы его поймем. Если рассчитывал, то он, явно, был о нас слишком высокого мнения.

Вообще-то, на понимание потомков, я и сам не очень рассчитываю – как-то не скромно рассчитывать на себя в будущем. Да и рассчитывать на потомков – это вроде как, обременять их собой заранее…

Это не значит, что я плохо отношусь к будущему. Я уважаю будущее уже за одно то, что оно, в отличие от прошлого, не лезет к нам со своими рецептами счастья…

Эти мысли позволяют моим друзьям совершенно бескорыстно смеяться надо мной:

– Представляю озабоченность человечества после твоей смерти.

– Чем?

– Одним единственным вопросом.

– Каким? – я иногда бываю неуемным до занудства.

– Почему оно до сих пор не поставило тебе памятник?..

…Впрочем, я отвлекся.

Как я делаю очень часто.

– …Не связывайся с ним, – предупреждали меня, когда я рассказал об этом заказе, девяносто на метр сорок, – Говорят у него большое политическое будущее.

– Ну и что? – ответил я.

– Ты, что, не боишься людей с большим политическим будущим?

– Теперь не боюсь даже людей с большим политическим прошлым…

Я связался с этим заказчиком, и он меня обманул – банально не отдал денег. – Ну, что же, – решил я, – Реальность бывает бесплатной, а за иллюзии приходится расплачиваться…

Москва – город не то, чтобы маленький, но как раз такой, что люди иногда встречаются друг с другом. На момент нашей следующей встречи, на приеме в посольстве республики Болгария, мой бывший заказчик, видимо в чем-то проштрафившийся на столько, что из депутатов его сослали в совмин на какую-то не очень значительную должность. Не узнав меня, он втянул в дискуссию, начавшуюся и закончившуюся без моего участия:

– Вот вы, писатель и художник, – хорошо, что не добавил: «инженер человеческих душ», а-то бы я непременно остался до конца дискуссии, – Скажите мне, почему все воруют!?

– Потому, – ответил я, даже не пожимая плечами, – Потому, что люди следуют не советам правительства, а его примерам…

В общем, как-то вышло в нашей новейшей истории, что не все хорошие люди оказались такими хорошими, как предполагалось. Хотя истина все-таки, отчасти, восторжествовала – сволочи стали именно такими, как я и ожидал.

Не то, чтобы это меня расстраивало, просто мой собственный восторженный перестройкой восклицательный знак, как-то скукожился и превратился в вопросительный.

А душе захотелось чего-то диетического, и я попытался приспособить душу к реальности.

Наверное, так было во все времена: идеалы – это ведь цель только материалистов. Идеалисты обходятся материльным…

Добавлю к этому, что приблизительно в то же время меня оставила близкая мне женщина, которую я считал своей женой, и для того чтобы описать круг моей семьи, мне стало достаточно ткнуть себя циркулем в грудь.

– По Уголовному кодексу нельзя иметь двух жен, – сказал мне Андрей Каверин, – Так, что радуйся.

– Чему? – не понял я.

– Тому, что нельзя оказаться дважды одиноким …

Она же вышла замуж за человека не только нищего, «временно не работающего» уже лет пять, севшего ей на шею, но еще и не прочитавшего в своей жизни ни одной книги, и уже через три месяца объявила, что готова вернуться ко мне.

Тут, наверное, любому станет понятна охватившая меня не то, чтобы тоска, а так, меланхолия.

А с меланхолией договориться трудно…

В общем, на вопросы судьбы я отвечал так себе, на троечку с плюсом. Хотя, может быть – «плюс» – это уже мое самомнение…

…Наш пятиэтажный хрущевский дом окружен восемнадцатиэтажками, строящимися гасторбайтерами – видимо, даже в нашем дворе и люди, и боги созрели для строительства вавилонских башен.

Квартиры в этих домах улучшенной планировки, заранее раскуплены иностранцами всех мастей: кавказцами, азиатами, чиновниками и прочими адриатами, вроде сербов и черногорцев.

Это не к национализму – Бог меня миловал, и национальность людей меня не интересует, на столько, что я могу быть не согласным с человеком любой национальности. Правда, интересует вопрос: почему Бог не миловал человечество, и подарил ему националистические войны?

Это – к вавилонобашестроению.

От этого строительства, наш, и без того, не очень большой дворик, стал еще меньше, огороженнее что ли, и это стеснило сразу две категории жителей нашего дома.

Во-первых, снесли несколько лавочек, и большинству стало негде ругать Чубайса – придаваться любимому занятию тех, кто разочарован даже в своем пессимизме.

Впрочем, этот вопрос решился довольно быстро, и дискуссии были перенесены на лавку прямо под моими окнами.

Вот бывает же так – возвращаешься откуда-нибудь и видишь несколько человек у подъезда, и понимаешь, ну что же здесь такого – соседи, возвращаясь с работы, встретились у подъезда и остановились, чтобы перекинуться несколькими словами. А тут – подходишь к подъезду, и сразу чувствуется, что люди около него сидят с самого утра и болтают ни о чем – о чем можно болтать изо дня в день?

Да, что там, соседи по подъезду – когда выяснилось, что без страха говорить можно все – оказалось, что большинству из нас и говорить-то нечего…

Многие из них безработные. Получают пособие, рублей четыреста в месяц, но когда я предложил за полторы тысячи раз в неделю наводить у меня порядок – пол подмести, да пару чашек помыть – никто не согласился:

– Будем мы на тебя, буржуя, работать…

Как будто бы, за редким исключением, во всем мире всегда кто-нибудь не работает на кого-нибудь.

В конце концов – я, художник, работаю на своих заказчиков.

Больше всего меня раздражали «сливки» этих сидельцев – те, кто время от времени отделялся от коллектива.

В поисках того, где бы стрельнуть на бутылку.

Однажды, я не сдержался, что, конечно, плохо меня характеризует, да только я давно ко всем характеристикам безразличен – подошли ко мне три здоровых мужика и попросили:

– Старик, добавь четыре рубля.

Да черт бы их побрал:

– У вас совесть есть? – сказал я, – Вы бы хоть сотню попросили, а-то втроем четыре рубля просите…

И, главное, аргументы у них какие-то странные:

– Мы же не воруем, как некоторые, – как будто бы все, кто нашел хорошую работу – у кого-то воруют.

Бедность – глупое достоинство.

И, признаюсь, я иногда думал: «Лучше бы воровали, чем ныть с утра до вечера…»

Впрочем, я думаю о них очень редко.

Читать дальше