Дарья Кузнецова - Увидеть Париж – и жить

Мы остановились около высотного дома, прошли через изрисованный пошлыми рисунками подъезд и поднялись на лифте на самый последний этаж. Мы открыли дверь, это была студия, сверху открывался изумительный вид. В помещении было не очень прибрано, на столе в углу стояли бутылки, а посередине мольберт и палитра красок. На стенах висели картины, изумительные картины. На одной был изображен дождь, под дождем просматривались силуэты бегущих людей с поднятыми руками. Море, радуга, фигуры мужчины и женщины – это все рождало неясные, но светлые и радостные мечты и ассоциации.

– Я могу купить у вас картины, – предложила я.

– Зачем? – он разрыдался. – Я ведь не живу больше, а умираю. Помогают детям, не таким, как я, у меня нет денег на эти проклятые лекарства. А я так хочу, чтобы сердце никогда не перестало биться, мучительно, представляете, я только сейчас понял, как я люблю дождь и солнце. Я никогда не был богат, мне дарили подачки, подарки, но я любил не для этого, а погружался в жизнь. Вам, наверно, покажется странным, но можно и без денег наслаждаться миром, каждым вдохом, каждым глотком солнца и дождя. Дешевое пиво и сигареты могут приносить не меньше радости, чем застолье в дорогом ресторане. Но у меня этого больше никогда не будет. Я умираю, уже жуткая слабость. Очень страшно знать, что умрешь. Это нечеловеческий ужас, я просыпаюсь в холодном поту, и меня охватывает дрожь. Неужели там, после смерти, не будет ничего, совсем ничего? Пустота. Я боюсь, мне кажется, что Бога нет, но я чувствую, что меня мучает жестокий Молох, жаждущий человеческих жертвоприношений. И все равно я боюсь пустоты, чего-то непонятного, иногда мне кажется, что меня охватывает страшная тьма.

Он закашлялся и присел на потертый кожаный диван.

– Моему возлюбленному тоже снится тьма и пустота, это общечеловеческий страх. У вас очень красивые картины. Неужели ничего нельзя сделать? А если вы сейчас начнете принимать лекарства, будет ли какой-нибудь результат? – я присела рядом и обняла его за плечи, чтобы успокоить.

– Не знаю, я не врач.

Я взяла у Луи номер кредитной карты. И купила через Интернет-банк за десять тысяч евро картину с людьми под дождем.

– Это не благотворительность, она мне правда очень понравилась. Вы знаете, я, в общем, здорова, только нет детей. Но я несчастлива, я перестала наслаждаться деньгами уже давно. Мне нет необходимости работать, и я могу целыми днями гулять по Парижу. Меня это уже не радует, как в первое время. Грусть. Я все время чего-то ищу, задумчиво брожу по этим улицам, я как будто что-то потеряла в этом городе. Про меня писали в прессе. Я полюбила вечера, приемы, это хоть какой-то способ занять время, почувствовать себя среди людей, хотя они ненавидят меня, многие из них.

– Я уверен, что мужчины хотят вас. Мир пропитан желанием как воздухом, это было бы прекрасно, если бы оно так часто не сочеталось с ненавистью. Мне уже не нужно ничего: ни богатства, ни известности, ни любви, только бы жить, только бы еще один день, и рассвет, и увидеть парижское небо. Я не знаю, сколько я еще протяну, мне становится все хуже, скоро меня заберут в больницу для бедных, и я буду там медленно умирать, – он разрыдался, закрыв лицо руками.

– Может быть, я могу что-то для вас сделать? Не плачьте, – попросила я, чувствуя, что мои глаза тоже наполняются слезами.

– Да, можете, приходите ко мне, не оставляйте меня, мои родители умерли, брат в тюрьме, у меня никого нет, мне так страшно, так одиноко.

«Наверно, я должна была стать врачом, – подумала я, – болящие и страждущие постоянно попадаются на моем пути».

– Ну, хорошо, я буду приходить к вам иногда. А может быть, вам лучше лечь в больницу?

– Нет, больница – это смерть, начало конца.

– Почему? Там вам смогут продлить жизнь.

– Вам так только кажется.

Я ушла, унося с собой холст, купленный за десять тысяч евро, и обещание вернуться к Луи. Придя домой, я обнаружила там Пьера.

– Посмотри, я купила картину за десять штук. Правда, красивая? – спросила я, улыбаясь, и достала из пакета людей под дождем.

– Мне не очень нравится, довольно плоско. Художник пытается подражать Шагалу и не очень удачно. А где ты ее приобрела?

Я рассказала ему о Луи.

– Лариса, я тебя не понимаю. Ты не хочешь выходить за меня, владельца корпорации, пьешь, покупаешь у больных гомосексуалистов картины за огромные деньги. Что ты делаешь со своей жизнью? Ты не знаешь цену деньгам, цену счастью, в конце концов.

– А ты знаешь? Ты родился в богатой семье, тебе не приходилось работать за копейки, за тобой никогда не гонялись криминальные авторитеты! – закричала я.

– Послушай, да какое это имеет значение сейчас?! Мы не выбираем своих родителей, но выбираем судьбу. У тебя все получилось, и ты до сих пор обижаешься на жизнь.

– Что получилось?! У меня нет такой любви, такого чувства, как в первый раз, дыхание не перехватывает, сердце не замирает.

– Ну и что, черт возьми?! У меня тоже нет такого. Можно сидеть и плакать о том, что нам никогда снова не будет семнадцать. А можно наслаждаться тем, что есть.

– Я трачу время неизвестно на что и не могу забеременеть, – я села на кровать и разрыдалась.

– Не расстраивайся, у нас еще все получится.

Пьер притянул меня к себе и стал целовать. Наша ссора закончилась страстным примирением, но осадок остался.

На следующий день я оделась попроще, в кроссовки, джинсы и куртку, и решила прокатиться в парижском метро. Я ехала по поверхности земли, над мостом и рассматривала добродушного пожилого негра, читавшего газету напротив. «Я не знаю цену деньгам, да, наверно, не знаю. Я никогда не создавала корпорации, не занимала свою нишу на рынке. Акции, конкуренты, спрос, предложение – это все для меня темный лес. Теперь я больше ни в чем не нуждаюсь. Но почему у меня нет полного доверия Пьеру? Почему даже в состоянии опьянения я помнила, что рассказывать ему всю правду нельзя? Почему я построила на лжи наши отношения? Я не могу ответить на эти вопросы. В кого я превратилась?»

Я поймала себя на мысли, что скучаю по Луи, мне хочется снова увидеть его худое лицо и то, как он нервно сжимает руки, когда говорит, как он смущенно улыбается, будто боится, что сейчас ему плюнут в лицо. Почему? Одни бесконечные «почему», бесконечные вопросы без ответа. Неужели я влюбилась в гомосексуалиста, больного СПИДом? Да, наша сексуальность преподносит нам массу сюрпризов. А может быть, это просто человеческое чувство, жалость, сострадание, дружба, в конце концов. Я согласна с Луи, что мир пропитан желанием как воздухом, но нельзя же сводить к этому абсолютно все. В вагоне метро ехали люди разных возрастов и цветов кожи, все спешили, наверно, на работу или по делам. Я почувствовала легкую ностальгию по тем временам, когда я приходила каждый день в офис, где меня ждали, всегда было с кем поговорить и за серыми буднями скрывались африканские страсти, бурные романы, встречи, расставания и разбитые сердца.