Геннадий Степанов - Оглянись, незнакомый прохожий…

– Да-да, спасибо!

– Ты мне еще перекрестись тут. Аль забыл, с кем разговариваешь?

Я упал, потеряв сознание.

Очнулся я утром. Сильно болела шея. В прихожей кто-то тихонько бубнил:

– Говорил, бери на размер больше, так нет. Еще портянки эти, словно носков нету.

Через минуту вошел Иван и, улыбаясь, спросил:

– Че на полу-то? Спать больше негде?

– Да нет, вот карандаш уронил. Видно, под диван закатился, – соврал я. – А ты че там в прихожей ругался?

– Да матка сапоги купила только-только в размер. Ни снять, ни надеть, да еще портянки всучила. Говорит, носки не дам чистые, пока не заштопаю. Ну, ты готов?

– Наверно, да, – с улыбкой ответил я и, покидав в сумку кусок белого хлеба, бутылку козьего молока и горсть яблок «ранеток», пошел к выходу. Иван за мной. На выходе он меня остановил и спросил, глядя мне прямо в глаза:

– Что, старуха донимает?

– С чего ты взял?

– Да вон у тебя отметина на голове.

– Интересно, что там у меня за отметина?

– Целый клок седых волос. Вчера еще не было, – серьезно сказал Иван.

– Луна, Вань, посеребрила, – попытался отшутиться я.

– Ладно, пошли быстрей, а то на работу опоздаем.

Иван еще раз внимательно посмотрел на мою помятую и кислую физиономию и, вздохнув, зашагал вперед быстрым шагом. Я за ним…

Прошло два месяца. Мы с Иваном так и работали в паре. Я освоился на селе и местные жители, завидев меня, спешили поздороваться. С Иваном мы сдружились накрепко и я все свободные вечера пропадал у него. Даже за стол меня сажали как члена семьи. Когда Ванькина мать готовила еду, то загодя рассчитывала и на меня. Мне от этого становилось как-то неловко и я однажды предложил ей деньги. На это она громко заблажила, что бы все слышали:

– Вы слышали, что он сказал? Нет, вы не слышали, что он сказал? Ну, тогда я вам скажу. Этот молодой человек предложил мне деньги за еду. Вы когда-нибудь слышали, чтобы старая Марта кормила друзей сына за деньги? Нет, вы таки не слышали. Потому что никогда старая Марта не кормила друзей сына за деньги.

Оставьте деньги себе, юноша. Они вам понадобятся.

Своим монологом тетка Марта меня позабавила, и я сказал ей, что больше так не буду.

Поужинав, мы еще часок-другой резались в карты, в подкидного дурака. Потом шли в клуб. Надо заметить, что клуб был единственным очагом культуры в Калиновке. Там крутили старые фильмы, еще в черно-белом варианте, которые я просмотрел еще дома не один раз. После кино взрослые обычно расходились по домам, а молодежь оставалась на танцы. Танцевали под радиолу, возле которой дежурила Лиля и меняла пластинки. Я заметил, что чаще других она крутила вокально-инструментальный ансамбль ДОС МУКАСАН, весьма популярный в те годы в Казахстане. Да и у нас, в России, тоже. После танцев я провожал Лильку домой и мы гуляли, болтая ни о чем и обо всем, почти до рассвета. К моему внешнему виду уже все привыкли и не удивлялись, а даже пытались подражать. Стали у парней появляться такие же цветные рубахи. Клеши расширились и волосы стали причесывать на манер Битлов.

Дома тоже все наладилось. Старуха провалялась в больнице почти месяц и потом ее увезли в психушку. Без нее было спокойно, и когда на улице беспросветно дождило, ко мне в комнату приходила Зося. Она приносила гармонь. Я играл и мы с ней пели на два голоса… «Липа вековая над рекой шумит, песня удалая далеко летит…» Потом и дед заходил. Он садился на табуретку и слушал нас. Когда мы затягивали – Цвите терен, цвите терен. Той цвит опадае. Кто з любовью не знается, той горя не знае, – дедушка плакал. Тогда Зося обнимала деда за шею и как могла успокаивала его. Я, сменив репертуар, уже наяривал «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…»

Дед подпевал с воодушевлением, отчаянно фальшивя и выкрикивая. Зося сердилась на деда и учила его, как надо петь. Дед отбрехивался, и этим они смешили меня до слез. Так мы коротали вечера.

Но все хорошее когда-то кончается и настало время мне уезжать.

На улице уже шалили легкие морозцы и иногда падал снег. Однажды пришел Володя Ткач и объявил, что моя миссия закончилась. Что мы с Иваном все площади перепахали. Так же он сообщил, что начальство мной довольно и что они послали письмо благодарности в горком комсомола по месту жительства.

Володя велел собираться и пообещал меня довезти до Качир. Такой удачи я не ожидал. Но сначала мы решили заехать в контору. Надо было рассчитаться и получить деньги.

Я быстро покидал в сумку свои нехитрые пожитки и вышел из дома. За мной следом вышли дед и Зося. Я обернулся и Зося, зарыдав, бросилась мне на шею.

– Не забывайте меня! Слышите, не забывайте меня! Я вам письма писать буду. Обязательно. Вот увидите.

Дед подошел и, стараясь казаться спокойным, заговорил, но тоже не выдержал и прослезился.

– Ну, прощай, сынок! Зоська права. Не забывай нас. Ну, счастливо тебе доехать!

Володя завел мотор и из кабины крикнул:

– Ну все, садись, поехали. Долгие проводы – лишние слезы.

Мы отъехали от дома и я выглянул в окошко автомобиля. Увидев вдалеке стоящие две фигурки близких моему сердцу людей, я вдруг осознал, что больше их никогда не увижу, и по моим щекам потекли слезы. Володя понимающе смотрел то на меня, то на дорогу, и молчал.

В конторе, оказывается, все уже было готово, и мне оставалось только расписаться. Одна дама в бухгалтерии, видно, строгого нрава, попыталась всучить мне бегунок, иначе, мол… Но Володя ее быстро поставил на место:

– Ты мужику своему отдай бегунок. Он, гад, трактор за месяц угробил. Да еще запил. А паренек его за одну ночь восстановил и перепахал нам все площади. А ты ему бегунок…

Форточка в кабинете была открыта, и я услышал до боли знакомый звук мотоцикла. Так оно и оказалось. Выйдя из конторы, мы увидели, что возле мотоцикла Мрыля стояла вся честная компания. Завидев меня, братья загомонили:

– А мы вот попрощаться с тобой приехали.

Они, как всегда, улыбались.

Мрыль стоял, замерев, и грустно смотрел в одну точку. Чуть в стороне стоял Степаныч и сосредоточенно рылся у себя в карманах, что-то отыскивая…

Я подошел и, обняв Мрыля, сказал:

– Зараз прищивайтэ, батька Степан. Дай вам Бог долгих рокив жизни.

От моих слов Мрыль прослезился и, сунув мне сверток в сумку, произнес:

– Ось дорогой трохи поснедаешь. Жинка моя сало положила.

Я посмотрел на Степаныча. Он все обыскивал себя, явно нервничая. Я спросил его:

– Степаныч, ты что потерял?

– Да вот червонец, видно, дома забыл. Ну тот, помнишь? Ну, премия за ремонт. Ты еще брать отказался. Так мы сберегли, и вот щас хотели тебе отдать. Надо же, забыл.