Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)

Однажды ночью цыгане покинули свой поселок. Утром на месте их домов исходили едким дымом головни обугленного соснового бруса. Вместе с домами сгорели и несколько деревьев. От них остались короткие черные палки торчащие в серой земле.

– Кто-то умер, – кивнул незнакомый старик, сидевший впереди меня в автобусе, когда мы проезжали мимо дымящейся цыганской поляны, – У них обычай такой: бегут от смерти, пока не догонит.

Потом цыгане вернулись. Они поселились рядом со мной. Точнее, рядом с домиком моей мамы, в котором мы временно жили. Хозяин соседнего дома только что вышел из тюрьмы. Я его не знал. Только видел иногда как он стоит посреди своего запущенного огорода, полуголый, татуированный, с равнодушно-кирпичным лицом. Говорят, он пил, но я ни разу не видел, чтобы он пошатнулся.

За электричество, единственное доступное ему благо цивилизации, он не платил. Иногда к его дому подъезжала автовышка, и монтажник, поднявшись на телескопической стреле к верхушке столба, обрезал провод. К вечеру из дома выходил полуголый сосед. Влезал на столб, как старая гигантская мартышка в штанах, и подключал дом к электроснабжению. В своей прошлой жизни он был электрик.

Он и пустил цыган к себе.

Возвращаясь с работы, я обнаружил в соседнем дворе табор. Несколько женщин в цветастых длинных юбках ходили вокруг дома, пестрая малышня юлилась под их ногами. Черноголовые мужчины сидели за оградой, у дороги, на деревянных плахах. Между ними стоял круглый дощатый стол – пустая катушка от высоковольтного кабеля. Он играли в карты и громко разговаривали.

Когда я шел мимо, казалось, что они говорят про меня что-то насмешливое.

Очень скоро к ним подкатил в клубах пыли серый милицейский уазик, оттуда выскочили люди в черных бронежилетах. Поговорили с цыганами, и уехали обратно в своем уазике. Оказалось, что сосед прописал в доме весь табор.

Таких цыган мне раньше не доводилось видеть. Мне казалось, что все они должны быть немытыми, вонючими, вороватыми. Ну, или хотя бы торговать наркотиками. Эти же были рослыми, хитроглазыми и странно сдержанными в проявлении эмоций.

У соседа во дворе рос огромный разлапистый кедр. Он был большой, как облако. Каждый вечер они разжигали под кедром огромный костер, садились вокруг и смотрели в огонь. Без еды, без спиртного. Только вполголоса переговаривались мужскими голосами. Иногда начинали петь. У них не было гитар, бубнов и прочего, что показывают в кино или на концертах цыганской музыки. Только полусогнутые спины, лица, обращенные к огню, и гулкие голоса.

Еще у них были рабы. Два русских мужика – низкорослые, бритоголовые, в синюшной росписи тюремных наколок. Они тоже ходили полуголые. По ночам к воротам дома подъезжали разномастные грузовики, и эти двое, похожие на рабочих муравьев, несколько часов подряд таскали между домом и машинами неясные в темноте коробки. Потом, днем, они ходили по окрестным улицам и предлагали купить бензопилу, настенные часы или рулон обоев. Я не знаю ни одного человека, который что-то купил у них. Но цыгане на что-то жили и кормили этих рабов.

От табора исходила опасность. Она чувствовалась в мужских взглядах. Когда они смотрели на меня или мой двор, у них были такие лица, будто они смотрят на что-то свое, принадлежащее им. Ко мне их татуированные рабы приходили особенно часто – просили наполнить здоровенные цинковые баки водой из колодца или, презрительно ухмыляясь, расхваливали очередную пилу-болгарку. Однажды я встретил их у своего колодца – они хотели воды. Я пошел на них, говоря что-то угрожающее. Они были ростом мне по плечо, и вели себя как уличные шавки: скалились и отступали, глядя в глаза, и, казалось, повернись к ним спиной – тут же вцепятся в загривок и ноги.

Много раз в день мимо моих окон по дороге пробегали женщины в ярких цыганских юбках. Я долго не мог понять, куда они бегают. А потом на дороге, против нашего дома, стали появляться кучи говна. Вполне человеческого на вид.

– Это цыгане гадят, – говорила моя мама.

Я говорил, что у них есть туалет в ограде, и я сам видел, как туда заходят цыгане. Зачем бы им гадить и у себя в туалете и на дороге? И вообще, какой нормальный человек, даже цыган, станет это делать раз за разом на дороге?

Потом мама не выдержала и спросила у проходящей мимо цыганки. Та поморщилась устало:

– Это русская… – сказала она, – Сколько же можно…

После этого мама стала иногда разговаривать с ними. Цыганки занимались только приготовлением еды и воспитанием детей. Они даже не стирали одежду – за них это делали рабы. Среди женщин была одна русская: из-под ее цыганской косынки выбивались светлые туго скрученные косы. Ей было лет восемнадцать, она сбежала из родной семьи и вышла замуж за цыгана. Было странно, что среди цыганок она выглядела самой диковатой и неопрятной.

Цыганским женщинам нельзя было обнажать тело в пределах дома или ограды. А все, что было у женщины под юбкой, считалось нечистым. Женщине воспользоваться туалетом было бы оскорблением для живущих здесь мужчин. Поэтому цыганкам полагалось бегать в кустики за поворотом дороги. Их это нисколько не смущало. Только одна русская никак не могла привыкнуть преодолевать свою лень. И ночью, когда темнело, она выходила из ворот и присаживалась прямо на дороге. Цыганки ее за это не любили.

Еще у цыганок были обычные бабские жалобы – на болеющих детей, на маленькую собачку, которая стала совсем старая, и страдает недержанием, а усыпить жаль, ведь, как родная. Только на своих мужчин они никогда не жаловались.

Однажды жена провожала меня до остановки, вместе с нашей собакой, крупной восточно-европейской овчаркой. Я ехал на работу, а она вышла с собакой погулять. Мы сидели втроем на остановке, когда к нам подсели два цыгана. Они знали, что мы их соседи, но смотрели на меня с насмешкой в глазах.

– Разрешите погладить собаку, – сказал один, заглядывая в лицо моей жене.

– Нет, – сказала она.

Он улыбнулся. Я понял, что он совершенно не боится ни меня, ни собаки. И еще я понял, какие у него намерения по отношению к моей жене. Пока я прикидывал, как быстро дойдет до драки и что мне делать одному против двоих, цыган поднялся и встал перед нами. Другой придвинулся ближе на скамейке.

– Иди домой, – сказал я жене.

Она тоже понимала, что происходит, и не хотела оставлять меня одного с ними.

– Иди домой. – сказал я.

Сидевший на скамейке цыган поймал мой взгляд и долго, с ленивой дерзостью, смотрел мне в глаза. Мне было страшно. Я как будто читал его мысли: что один из них вполне может остаться здесь со мной, а второй пойдет следом за моей женой, и собака их совершенно не беспокоит. У меня занемела шея от желания отвернуться, но я не отводил взгляд.