Елена Лактионова - Свободных мест нет. Рассказы советских времен (сборник)

И вот в период моей «второй волны», когда «сдвинулось» (насовсем?), мне приснился несколько странный сон. Какое-то хаотическое видение полутемных церквей, освещенных лишь свечами, священники, размахивающие кадилами, церковные песнопения, что-то и кто-то еще – всё бессюжетно, смутно. Ясно помню лишь дошедший до меня, сразу после этих сновидений проснувшейся, смысл, будто продиктованный кем-то: если я в самое ближайшее время не схожу в церковь и не поставлю своим родителям свечи и не помяну их «за здравие», то мне придется поминать их «за упокой».

Как это обычно бывает, находясь под впечатлением только что увиденного сна, когда еще не вполне вернулся «оттуда» – преувеличенное воображение, суеверный страх, чуть ли не «вселенский ужас» обуяли меня, и я тут же дала слово, скорей не себе, а кому-то – кто так напугал, – выполнить страшное условие.

К утру впечатление от сна притупилось, заспалось, тот «священный трепет» от чего-то «божественного», испытанный ночью, исчез, но решение исполнить обещание осталось.

И вот я пошла в церковь Александро-Невской лавры.

Необычная атмосфера, обстановка. Сладко-душно. Запахи. Вычитанное из книг: «запах елея и ладана». Я не знаю, как пахнет елей, и как – ладан. Хотелось думать, что пахло ими – елеем и ладаном.

Полумрак, шепот (почти из сна, но не узнанное: лишенное «священного трепета»), шарканье посетителей, где-то читает священник; справа, у окон, стоит гроб с покойником.

Вот он – другой мир. Мир размеренный, несуетный, мир покоя и умиротворения, а потому так сразу диссонирующий с тобой, пришедшей из быта коммунальных квартир, транспортных ссор, магазинно-базарной ненависти, грохота улиц, бездушной толпы.

Подхожу к киоску. Свечи: от тридцати копеек до пяти рублей. Цена, конечно, не соответствует себестоимости, но вот смысл: сколько пожертвуешь? за сколько откупишься? Впрочем, что это обозначает: поставить кому-то свечу? зажечь свечу?

Иконки: цветные репродукции и фотографии, в рамочках и без.

Крестики: медные, алюминиевые. Кто сейчас такие носит? Носят золотые, на золотой цепочке, в вырезе открытого летного платья. Золотой крестик на загорелой коже. Вдруг вспомнился медный крестик на замусоленной веревочке, что носила моя тетка. Она не снимала его даже в бане.

Евангелия. Дешевле, чем прежде на книжных «черных» рынках.

Расценки поминальных записок «за здравие» и «за упокой». Пятьдесят копеек и рубль. Интересно: за рубль лучше потянут? быстрей дойдет?

Вдруг поймала себя на том, как мгновенно срабатывает утилитарно-практический подход ко всему, срабатывает выработанная годами универсальная, всеспасающая защита: скепсис и ирония (но действительно ли спасающая?) Наверное, в этом мире всё должно быть по-другому. Наверное, и смысл этого мира заключается в очищении от подобных мыслей, в открытости души, а, значит, в освобождении от масок, гармонии с внешним миром. И дело это трудное и долгое. Наверное, это и называется: путь?

Сейчас в церковь повалили. Появилась альтернатива старой, вбиваемой вере, которая вдруг так невероятно быстро (официально) рухнула. У многих – обычное любопытство: поглазеть на чудные обряды, порой – желание и поиск новой веры, или – без «новой» – просто: веры хоть во что-нибудь.

Я подошла к окошечку киоска и спросила у служительницы, что хотела бы записать (куда? как?) родителей «за здравие».

– Они крещеные?

– Да.

– За пятьдесят копеек или за рубль?

– За рубль. – Почему-то было совестно отделаться подешевле.

Объяснив, как и что, служительница протянула мне чистый листок бумаги и карандаш. Я написала посередине крупно: «За здравие», и ниже: «Татьяны и Георгия».

Пока я примеривалась, писала, к окошечку образовалась очередь человек в шесть. Всех задерживала молодая пара: обсуждались вопросы венчания. Обслуживающая киоск терпеливо и подробно им объясняла. Очередь, как это ей и подобает, роптала. Сначала сдержанно: вздохами, шепотом.

Потом вслух. Я поймала себя на том, что мысленно с досадой произношу слово «черт» – привычное ругательство, но в церкви?!

Куда я спешу?!

Куда спешат эти люди?

Походя, между кухней и магазином забежать на минутку в храм, поставить свечечку, лобызнуть крест, записать кого «за здравие», кого «за упокой», торопливо пробежать от одной иконки к другой, впопыхах, уже пробегая, нащупать в кармане монетку и бросить нищему, – потому что попросил лично тебя, и уже невозможно не заметить (а ведь если нам в глаза смотреть и просить, мы совестливые, на чужую беду отзывчивые; тем более, если дело касается самого легкого – дать денег).

Из нашей жизни исчез обряд Посещения Храма. Нужно как-то учиться, приобщаться. Впрыгивать в поезд на ходу, если не приучены с детства.

Дождавшись, наконец, своей очереди, я подала записку с именами и три рубля, решив, что «каждый по рублю». Служительница, прочитав, (и помня меня!), спросила:

– А себя-то? Что же вы себя не записали?

– Да зачем… А что, можно и себя?

– Ну конечно. Как вше имя?

Не избалованная таким любезным обращением с собственной персоной со стороны всевозможных «служительниц» и «служащих» государственных учреждений, я поперхнулась:

– Ек… Екатерина.

И опять «сработало», но уже откровенно-издевательски: «Еще рубль вымогает».

– Ну во-от, – ласково проговорила служительница и вписала мое имя. – Цена-то всё равно одна: что дно имя, что несколько.

Она взяла из моих денег рубль, на остальные я купила две свечи. И еще она протянула мне что-то, завернутое в бумажку («Это что, бесплатно?»). Отойдя, я развернула сверточек: в нем лежал маленький, с пятак, высокий хлебец с крестом наверху. «Это, поди, просвирка, – догадалась я. – А что с ней делать? Съесть или поставить куда? Черствая-я».

Осталось поставить свечи. Куда? Вроде, на каждый случай имеется свой святой, я об этом читала. Кто нужен мне сейчас?

Побродив неприкаянно, спросила всё же у старушки.

– Они живые? – спросила божья старушка.

– Да! – испуганно воскликнула я, вдруг вспомнив сон.

– А любому тогда можешь поставить. Можешь Николаю Угоднику, можешь Богородице. А лучше вот Богородице поставь, милая.

– Сюда?

– Да-да, Богородице.

Свечи были зажжены и поставлены. Я смотрела на богородицу, которая в мое сознание вошла из произведений мировой культуры скорее как «Мадонна с младенцем».

Окинув прощальным взглядом внешние атрибуты этого еще чужого мне мира, но таинственного, манящего, открывать который мне еще предстоит, я вышла. Моя миссия была окончена.

На тропинке стояла нищенка. Я посчитала своим долгом дать ей «на пропитание». Нищенка видимо уже собралась уходить, а я своей инициативой застала ее врасплох: принимая монету, она смешалась и раскрыла «не тот» кулак. В ладони едва помещались плотные «колбаски» серебряных монет.