Петя Шнякин - Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни

Петькино замечание по поводу расстроенной гитары музыканта услышали все в зале. Те, кто сидел перед нами, повернулись, осуждающе глядя на нас. Я глупо им улыбался, толкая Ложкина локтем в бок, чтобы он еще чего-нибудь не ляпнул.

Марина заявила мне потом, что на концерты с Витькой больше не пойдёт. А Петька Ложкин через два года начал потихоньку выпивать, затем продал за двести баксов свою комнату в коммуналке. После видели, как он побирался в электричках, затем совсем пропал.

Так вот… Привёз нас с Мариной Витька во двор на своём горбатом «запоре» и домой в Быково укатил. Мы поднялись в квартиру. Я спросил:

– Ну, так куда ты пропала?

– Я у Ланки ночевала, пьяная…

– Не ври, тебя там не было. Я и к тёще заходил…

С тёщей я её опередил, чтобы не услышать очередную ложь.

– Ну что ты молчишь? Где твоя куртка?

Марина расплакалась и стала просить прощения. Сказала, что ночью, возвращаясь с шашлыков, остановила машину, чтобы доехать до дому. А шофёр увез её в Родниковские гаражи и там трахал до утра. С рассветом Маринку доставили домой, а куртку она в гараже забыла…

Я, даже не похмелившись, молча собрал рюкзак и уехал в Агашкино, на базу к Серёге-егерю. Он удивился моему приезду – охотничий сезон уже прошёл. Я сказал, что хочу половить рыбу на лесном озере и мне нужна палатка. Он ещё больше удивился, но палатку принёс, и ещё дал хлеба, сала, чая и сахара.

Три дня жил я в лесу, ходил по завалам и чащобам, пытаясь вытряхнуть из себя гадкое чувство. Это была жгучая смесь ревности с липким чувством опустошённости, будто тебя кинул на все бабки лучший друг. Но на четвёртый день я всё-таки решил вернуться к Марине – раз уж засунули, ходи не ходи по лесу – назад не вытащишь…

Правда, с годами тяжкое чувство ревности притупилось, а отношения переросли в любовно-семейные. Она стала Главным Человеком моей жизни, я даже про себя сокращённо называл её так: ГЧмже. Марина была мне дороже отца, матери и сына, за неё я мог умереть, не думая ни секунды, несмотря на подъёбки относительно размеров моего члена.

Перед тем как познакомиться со мной, Марина перепробовала много мужиков и часто о них рассказывала. Мою же интимную часть называла ласково «карандаш» или «мизинец». До неё я был дважды женат, но ни одна из жён не позволяла себе подобных замечаний.

Вот из-за «мизинца» я в первый раз и изменил ГЧмже с её лучшей подругой – Ланкой. У Ланы был муж – спортсмен с большим «прибором», но кончить она не могла. Пока супруг на сборах, Ланка то с одним, то с другим ухажёром оставалась у нас ночевать (в её квартире жил ещё и брат мужа) – никто не мог удовлетворить её. Я даже Кольку Берковского вызвал для этого дела…

Кроме раннего алкоголизма, Берковский приобрёл в насыщенной событиями жизни ещё и неодолимое влечение к куннилингусу, просто обожал у баб срамное место вылизать.

Ещё в дурдоме, в курилке, он часами восторженно описывал разнообразие половых губ, показывал на пальцах, каких необычных размеров бывает клитор. Неутомимо рассказывал, где действительно находится точка «G» и как работать языком и пальцем одновременно, но с различными ритмами.

Высокий стройный брюнет, он, казалось, рождён был для того, чтобы Ланка впервые, к нашему общему удовольствию, испытала долгожданный оргазм.

Подопытная пара была приглашена нами в Быково, в дом к Вите Егорочкину, где Колян в отдельной комнате провёл с ней добрых три часа. Как только он вышел оттуда, я утащил его на кухню и спросил:

– Ну что?

– Да ну её на хер, бревно бревном…

Потом прошло ещё три года, а Ланка, меняя партнёров, так и не кончала.

Как-то раз она заболела пневмонией и попросила провести ей полный курс внутримышечных инъекций пенициллина.

Всё шло хорошо, я приходил к ней домой, кипятил шприц на плите, набирал в него антибиотик, а она лежала в спальне с заголёнными ягодицами. Протирая водкой место укола, я отмечал, что кожа у неё нежная, намного нежнее Маринкиной, однако желания трахнуть Ланку не возникало.

Но на шестой день ко мне приехали приятели, уйти я не мог и предупредил Ланку, чтобы пришла за уколом сама. У нас квартира однокомнатная, на сложенном диване гости сидели, на кресле-кровати, где обычно спал Павлик, дрыхла пьяная Галка Абузина, так что прилечь пациентке было негде. Я простерилизовал шприц на кухне и велел больной снять куртку. Сказал, что укол будем ставить в прихожей.

Дверь в комнату закрыли, Ланка была в синих джинсах, ноги чуть полноватые, но стройные. Я говорю:

– Сними джинсы, стоя придётся колоть…

Она повернулась ко мне задом, приспустила сначала джинсы, потом белые трусики… и я чуть не забыл, зачем она здесь. Передо мной, в крошечном пространстве маленькой прихожей, белела красивая жопа двадцатипятилетней женщины. Я мгновенно ощутил сильную эрекцию, сердце моё часто забилось, руки задрожали. Кое-как уколов её, прохрипел, вдавливая спиртовую ватку в мягкую и уже желанную ягодицу:

– Ну, значит, завтра в шесть у тебя…

Полночи не спал, думал о Ланке и о том, что пить ей сейчас нельзя, а с трезвой бабой в первый раз трахаться мне не хотелось. Пришлось подождать неделю, вернее, я её не ждал, а Лана сама заглянула однажды вечером, взять взаймы литр самогона для каких-то нужд.

Надо заметить, что в ту чудесную пору, в начале горбачёвской перестройки, с водкой в стране возникли большие проблемы. Купить её, или, как тогда говорили, «достать», для обычных людей считалось делом практически невозможным. В винных магазинах алкогольных напитков не было, а когда спиртное там появлялось, то возникали и огромные очереди с вечно первыми спекулянтами и кoлдырями. Все злые и опасные, вступать с ними в разговор не стоило – по репе настучать запросто могли.

Поэтому я заказал у Вити Егорочкина прекрасный самогонный аппарат из нержавейки с закрытым холодильником-змеевиком и со стеклянными сухопарниками для дополнительной очистки продукта. Брага отстаивалась долго, пока мутный осадок не уляжется на дне прозрачных двадцатилитровых стеклянных бутылей, которые я приносил с завода.

В этих бутылях изначально хранили концентрированную серную кислоту в гальваническом цехе. «Неси с завода каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость!» – так любили говорить в те романтические времена. Брагу я перегонял три раза, убирая первач, так как он содержал наибольшее количество вредных сивушных масел, «серёдку» оставлял себе и потом, в конце процесса, доливал в первач «последки».