Михаил Жаров - Капитал (сборник)

С полпути Иван уснул. На ходу. В голове переливались яркие, красочные видения: то прыгал на него радостный родительский пёс, то старый школьный друг дарил ему книжку, то творилась волнительная бредятина, которую никогда не запоминаешь. Сон пропал уже на берегу.

У первого встречного Иван спросил время – двадцать минут пятого. Хорошо.

Две пятиэтажки буквой «Г», в углу подъезд Славика. Иван встал возле лавочек, на виду, не боясь, что Тимур его узнает, худого, грязного, бородато-лохматого. Бомжа.

После зимней алкогольной спячки он перестал чувствовать время и оттого скоро начал нервничать. Не понимал, сколько уже – больше пяти или пока нет.

Тихо! Едет… Белый двухместный Мерседес, шурша резиной, подкатил к подъезду. Пора!

Иван подошёл прямиком к пассажирской двери, открыл её и проворно влез в салон.

– Ти кто, абезьяна? – со смехом воскликнул Тимур; наглость гостя его развеселила.

Иван навёл ему на живот пистолет.

– Ваня я.

Тимур вглядывался минуту, не меньше. На пистолет же ни разу не покосился. Наверное, каждый день, если не каждый час, воображал себе подобное, доводил себя до состояния медитации, тренируясь достойно выдержать мгновения перед смертью.

– Ваня? Ти живой? – вытаращил он глаза. – Я думал, щто тебя… А пистолет-то зачем? Денег хочищь?

– Юля где похоронена? – спокойно спросил Иван. – Место объясни.

– Какая Юль? – улыбнулся Тимур.

– Ты дурак?

– Ти про жену мою, щто ли? – Тимур зло рассмеялся. – Ти думаещь ана умерла? Да ана, как крыса, живучая!

– Шутишь? – Иван похолодел.

Тимур улыбнулся ему жутким оскалом.

– Ты дурак так шутить? – Ивана затрясло и он чуть отклонился назад, готовый выстрелить.

– Пагади, не ари! – махнул Тимур рукой и взял с подставки телефон. – Юлька толька силизёнку парвала да ногу сламала. Сейчас храмает немного, но мне и такая не нужна.

– Ты что делаешь?! – взвинтился до визга Иван, видя, что тот набирает чей-то номер.

– Пагади! – огрызнулся Тимур и положил телефон на панель.

Долго ныли по громкой связи гудки, а потом оборвались.

– Алло, Тимур! – ответила Юля. – Ты зачем звонишь?! Что ты ещё хочешь?!

Иван дрожал, пистолет скакал в его руке.

– Что молчишь, Тимур?! Зачем, говорю, звонишь?

– Юля… – хрипло позвал Иван. – Юль!

– А? – не поняла она. – Кто это? Ваня?..

– Да, я, Юль.

– Ты живой? Я думала…

Она плакала.

Зайди-ка, зайди в большой свинарник на минуту, и потом полчаса не будоражь ничьё обоняние.

Накануне экзамена по теории государства и права случилось мне первый раз сторожить животноводческий комплекс. В моём ещё гладком и оптимистичном, как мячик, мозгу профессия ночного сторожа представлялась занятием для аристократа. Гуляй себе, белоручка, взирай в Богово небо, слушай репертуар природы, будь поэтом. Посему я решил не морочиться со сменной одеждой и отправился на работу в том, в чём завтра бежать в университет, в костюме, который мама выгладила со всей своей ко мне любовью.

Сначала погиб галстук. Им я зацепился, спасаясь от опоросившейся свиноматки. Перед сменой меня строго-настрого проинструктировали: следи, когда какая-нибудь из них не начнёт пороситься, чтобы сразу отнять у неё место (в простонародье – плаценту), иначе сожрёт, дура, и сдохнет. С лопатой наперевес я забрался в клетку к счастливой матери и изобразил на лице заботу и участие. До этой звёздной ночи о хрюшках я имел доброе мнение, которое сложилось ещё в детстве благодаря мультипликации, где они изображены персонажами положительными и такими, знаете, компанейскими.

Итак, я принялся выгребать из-под рыла хавроньи кровавую, скользкую массу, ликуя про себя, что творю благо, а она, – свинья! – не показав мимикой никакого недовольства, вдруг рыкнула, аки львица, и ринулась кусаться. Это сейчас я готов многословно рассуждать о своём врождённом благородстве и её просто человеческом свинстве, а в тот момент я исторгнул лаконичное: «Сука!» – и совершил прыжок в высоту, за который нормальные зрители, а не поросята, аплодировали бы и свистели. Одна беда, что в завершении прыжка зацепился галстуком за какой-то шуруп и едва не повесился на решётке, ещё молодой и красивый.

В нескольких резких словах я объяснил подлой животине, что завтра у меня экзамен, что другой одежды сегодня нет, и порванный галстук – её вина, но меня не слушали. Всё-таки «счастье – это когда тебя понимают».

Сторож – значит, сторожить. Простейшее слово, и служебные обязанности в нём прописаны от первой до последней буквы. Про «варить кашу» ничего не говорится. Однако из инструктажа запомнилось тревожное: следи, чтобы каша не перегрелась, а то сорвёт клапана и тогда не бойся и вырубай электрощит. Не думал я тогда, что будничный процесс кулинарии может быть связан с применением науки и техники, плюс – храбрости.

Познав потёмки свиной души, я с разбитым сердцем сел в сторожке выпить чаю. Степенно откупорил термос, и в это время за дверью раздалось шипение, от которого у меня заложило в ушах и просквозило в кишечнике. Возможно, получив микроинфаркт, я некоторое время продолжал сидеть, но чувство ответственности за вверенные жизни поставило меня на ноги. Вышел за дверь и увидел густой утренний туман, хотя точно знал, что на дворе вечер.

Из пристроенной к свинарнику сарайки валили клубы непроглядного ватного пара. Значит мне туда дорога. Прытко, чтобы гордиться собой, я подбежал к двери, отпер замок, который своим весом тянул на себя всю пристройку, и шагнул в белую неизвестность.

Вдоль влажных стен я принялся ощупью искать электрощит, сознавая, что ищу быстрый конец своего земного пути. Ногами в это время я разгребал что-то мягкое и пискливое, будто пол был завален детскими игрушками. Интересно, думал я, если скороварка сейчас взорвётся, успею ли подумать о вечности или вечность наступит моментально, как новый кинокадр? И далеко ли отыщут мою голову, которую я сегодня постриг и в которой зря пропадут сорок экзаменационных билетов?

Потребовалось минут пять, чтобы найти щит, благополучно его обесточить, и минут пять, чтобы дождаться, пока рассеется пар, и увидеть крыс.

– Что-то вас много, – сказал я застенчиво.

Правильно было сказать, что не много крыс, но мало пространства для них. Пол внизу жил и ходил волнами. Прочие поверхности – подоконник, полки, табуретки – тоже были живыми и серыми. Кроме! Кроме одного низкого столика, покрытого чистой голубой скатертью и уставленного сытной едой. Гороховый суп, тарелка риса с двумя крупными, как кулаки, котлетами и кружка, в которой ждал кипятка пакетик чая. Также стоял электрический чайник и стеклянная вазочка, полная печенья.