Михаил Жаров - Капитал (сборник)

Пора сказать, что мой свинарник относился к подсобному хозяйству женской исправительной колонии ОК 5/5. Стоял он вне зоны, посреди чистого поля в метрах трёхстах от КПП. Я приходил на смену к четырём часам, а до пяти ещё работали зэчки-свинарки, так называемая бесконвойка. Те, у кого хорошее поведение и кому скоро на свободу. Приводила и уводила их рота охраны, в лице какой-нибудь одной девушки, у которой для устрашения волочилась по земле резиновая палка. Также в течение дня то та то другая девушки из охраны приходили проверять порядок. Ночью же, если в свинарнике случалось какое-то событие (прибавление или массовый побег), я, приняв чрезвычайные меры (отнять место, заблокировать двери перед рылами мятежников), звонил из сторожки на КПП, и вскоре охрана приводила нескольких разбитых со сна зэчек.

Отработав две недели, я настолько быстро научился исполнять свои обязанности, что начал скучать. Что там: на скорую руку отхлестать прутом собак да вовремя остудить скороварку. Десять минут.

Взялся за чтение, да на свою беду выбрал русскую классику. Балы, карты, «любезнейший», «милейший», про природу… Первым получил пинка и вылетел из сторожки Толстой.

Следом за ним с той же скоростью Тургенев.

– Вы своей природой заколебали! – кричал я им с порога. – Вот сколько у меня природы! – показывал рукой на осеннее поле. – Надо же так, а! Целыми страницами про кувшинку или облачко. Старичьё!

Осерчав на большую литературу, я сел писать сам. Другу в армию.

Действительно, Мухтар оставался для меня неуязвимым. Однако в письмах я ругал его только ради красного словца, а на деле со временем проникся к нему благодарностью. С наступлением темноты он ненавидел не одного меня. Ненавидел Мухтар всё человечество. Правда зэчек и девушек из охраны не кусал, видимо, человечеством женщин не считая. Я понимал, исчезни он, и стая разбредётся, а к свинарнику потянутся люди наживы.

3.

В ночь, о которой я бодро писал другу, что из клеток сбежало всё поголовье, жизнь моя и вообще жизнь вокруг изменилась.

Я спрятался в сторожке, чтобы не встречаться с зэчками, пришедшими в три ночи творить над поголовьем правосудие. Просто они надоели мне своими злыми гримасами, будто я гринписовец, и специально выпускаю поросят.

Сел за стол, скучно. Курсовую дописал. Письмо тоже, почти. Остаётся отжиматься. Разделся до пояса и упал на пол.

… десять, одиннадцать, двенадцать… Блин! Крестик звенит об пол. Встал, снял крестик, положил на стол и уже хотел продолжить отжимания, как дверь открылась и вбежала совсем юная цыганка.

– Привет! Я Лиза! – счастливо вскрикнула она.

– Добрый вечер, – пробормотал я, покрываясь мурашками от влетевшего с улицы холода. – А я Але…

– О-хо-хо! – перебила она меня беспардонным смехом. – Ты спортом занимаешься?

Лиза подбежала ко мне и ладошками погладила мою грудь.

– Красивый! Люблю таких!

Меня пробрал нервный озноб, и к своему стыду я сладко вздохнул.

– Ага! – рассмеялась она. – Нравится? А вот обойдёшься! – и сильно толкнула меня.

– Хам! – крикнула Лиза, убегая из сторожки.

Стою ни жив ни мёртв, но уже точно знаю, что влюбился. В цыганку-зэчку-свинарку. Правда, спросил бы меня кто в ту минуту, как выглядит Лиза, я бы не сказал, потому что запомнил только цвет её лица и глаза.

У цыган же обычно лица смуглые, закопченные, будто поры кожи навечно пропитались кочевой грязью, и в самом пигменте застыла темень воровских ночей. Другое дело лицо Лизы. Оно золотилось, как янтарное, и от него почти зеркально отражался свет.

Глаза! Чёрные, большие, всё равно, что два окошка, за которым полночь.

Дверь снова распахивается.

– Я ведь к тебе за делом приходила! Сигареты свои в зоне оставила. У тебя есть?

– Я не курю, – отвечаю, ёжась.

– А, да! – с ноткой презрения бросает она. – У тебя же спортик.