Михаил Жаров - Капитал (сборник)

– Нет, раньше курил… – оправдываюсь, давая понять, что натура моя богатая, пожил.

– Ладно, я так с тобой посижу, – говорит она и занимает единственный стул. – Слушай-ка, распутник, оденься, что ли. Я же одетая!

Пыхтя и зачем-то надувая щёки, я одеваюсь и сажусь на жёсткий топчан.

– Как живёшь? – спрашивает и улыбается, слепя белейшими зубами, что тоже отличает её от здешних цыганок.

– Да нормально, – пожимаю плечами и начинаю усердно подводить наручные часы.

– Интересно! – одобряет она мой ответ и кивает на крестик, лежавший на столе. – В Бога веришь?

– Чего в него верить-то! – изображаю человека, который живёт земными страстями. – Просто ношу.

– Интересно с тобой, – неустанно хвалит она меня. – Красивый, простой, не зазнаёшься. Работаешь, значит?

– Работаю, – отвечаю, бездумно крутя по циферблату стрелку.

– Молодец! Мужа бы такого! – она встаёт и идёт к двери. – Хоть чаем напои в следующий раз.

– Подожди! – вскакиваю. – А ты… это… тоже на свинарнике?

– Ну да.

– Просто раньше не видел тебя.

– Плохо смотрел, – говорит, захлопывая дверь.

Я веду себя дико. Сдавленно, гаденько смеюсь и бью себя кулаками по голове. Теперь без сомнений, влюблён безобразно. Впервые.

Замираю лишь за тем, чтобы вспомнить Лизу, а затем дальше смеюсь и стучу по голове.

Удивительно то, что одета она была, как другие зэчки, в чёрный халат, серую телогрейку, а на голове белый платок, но мне её наряд показался до того трогательным, что хотелось повторять из сказки; «Милая Золушка!..» А ещё, что важно: от Лизы не пахло свинарником.

– Вы чего это? – вдруг спрашивают меня.

Я вздрагиваю и краснею. Смотрю, на пороге стоит девушка из роты охраны.

– К вам сейчас Лиза приходила? – интересуется она строго.

– Я не знаю, – отвечаю, стирая со лба испарину. – Мы не знакомились.

– Я видела её! – говорит она зло и звонко, будто лязгает тяжёлой связкой ключей. – Вы с ума сошли пускать?!

– А что? – начинаю подводить часы.

– Как что? Вы думайте! Она заключённая. Ей следует быть на рабочем месте, а она у вас трётся, сучка.

Молчу, кручу минутную стрелку. Что пристала ко мне? Ты за них отвечаешь, ты и смотри.

– Извините меня, что кричу, но у меня уже сил нет с ними. Я посижу у вас, хорошо?

Она садится на стул, а я обречённо – на топчан. Шла бы ты лучше, родная.

Застыл над часами, ненавижу себя и гостью. Глупое, неприятное молчание, которое длится и не заканчивается.

– Хр!.. – вдруг всхрапывает она.

Уснула. Облокотилась о стол и положила голову на ладонь. Гляжу и не могу оторваться, второй раз подряд дивясь женской красотой.

Гостья моя казалась совершенной противоположностью Лизы хотя бы уже по одежде: синий камуфляж и погоны со звёздочками младшего лейтенанта, на голове пилотка. Но форма формой. Разнились же девушки тем, что Лизина красота была золотой, а красота гостьи – простой, то есть русско-народной. Волосы и лицо гостьи слепили белизной, какая встречается в солнечный полдень среди снежного поля, и посреди такой зимы и стужи сидела ярко алая бабочка, губы. Я взялся руками за край топчана, чтобы не сорваться и не поцеловать их. Чёкнулся.

Кто же красивее, Лиза или…

– Меня Аня зовут, – произнесла гостья, и я подпрыгнул на топчане. – Я, кажется, уснула.

Дурак, засмотрелся на губы и не заметил, что она проснулась. Что же происходило на моей физиономии? Великовозрастный девственник упёрся скользкими глазами в спящую красавицу.

– Меня Саша, – тяжко вздохнул я, снова ненавидя себя и её.

– Ты не сердись, – сказала Аня, легко перейдя на «ты». – Поработаешь, как я, начнёшь на людей кидаться.

– А за что сидит Лиза? – спросил я, лишь бы чего спросить.

– Оо! – усмехнулась Аня. – Редкая мошенница! Но поёт хорошо. Вот за самодеятельность и ходит в бесконвойке. Ты сам-то здесь не закис? Скучно, поди?

– Да нормально, – пожал плечами. – Поговорить, конечно, не с кем.

– Давай, я к тебе буду приходить? – Аня вдруг зазывно улыбнулась, или мне уже мерещилось.

– Заходи! – встрепенулся я.

– Договорились. Пойду, гляну, как они там.

Она закрыла за собой дверь, а я подумал: неужели и в неё влюбился? Значит, да. Значит, у меня большое сердце.

В следующую смену принёс пряников.

Шли час за часом, но никаких правонарушений со стороны поросят я не подмечал. Ходил, всматривался в сонные, довольные жизнью рыла. Грозный, как следователь перед подозреваемыми. Порядок в свинарнике был армейский, и те же свиноматки стояли передо мной по стойке «смирно!», втянув по-солдатски животы. В итоге я сам отворил загон с великаном-боровом, у которого торчали истинно кабаньи клыки, и помчался звонить на КПП, жаловаться.

В сторожке поставил на стол две чашки, выложил пряники и сел ждать. Внутри кипело, руки тянулись к блуду, и я решил, что пусть Лиза застанет меня за отжиманиями, чем за мыслями о ней. Разделся, упал…

…двадцать два – бзынь… двадцать три – бзынь… Звенящий крестик нервировал.

… сорок восемь – бзынь… сорок девять – бзынь…

– Надоел ты! – взъелся я и рванул с шеи серебряную цепочку.

– Привет, спортсмен! – влетела в дверь Лиза. – Дай, потрогаю!

Она скользнула руками по моей груди, а потом вдруг прижалась ко мне, шепнув:

– Красивый!

Мы пили чай, и я следил за её шустрыми руками. Ногти на них были ровные и короткие, как у мальчишки.

– Научи меня целоваться, – вдруг сказал я.

Она брызнула в меня чаем вперемешку с крошками, и, утерев рукавом губы, еле выговорила:

– Ай да ангелок!

Я стал отряхиваться.

– Завтра! – вдруг серьёзно сказала она. – После двенадцати открывай у свиней клетки и вызывай нас. Сам лезь на чердак. Видел, там с торца дверца? А сейчас – пойду, а то заявится эта злыдня Аня. Ненавижу! Выслуживается на мне.

Лиза оказалась права. Сиюминутно после её ухода дверь открыла Аня.

– Я угощусь? – взяла Аня пряник, сев за стол. – Две чашки?

Я тронул колесико на часах.

– Лиза?

– Она просто пить хотела, а у меня, кроме чая, ничего нет.

– Ох, сучка! – зло усмехнулась Аня. – Надо сказать, чтобы её сняли со свинарника. Завтра же.

– Не надо! – вырвалось у меня. – Она безвредная. Зашла-вышла.

Аня пронзительно посмотрела на меня, и я выпалил несуразицу:

– Ненавижу цыган! Животные, а не люди. Но если просит пить, что не дать? Тоже ведь человек!

– Ты женат?

– Я? Нет! Мне некогда, я учусь.

– И я не замужем. Работа, работа… Тревоги, стрельбы… Выбрала же себе жизнь. Старухам веселее.

Я глядел на её руки с белыми, тонкими пальцами. Ювелирный маникюр, на каждом ноготке нарисована ромашка. Тянуло целовать.

– Пора! – Аня поднялась из-за стола. – Пойду, посмотрю на этих бездельниц. И на Лизу твою.

Хотел ей пылко возразить, что Лиза не моя и цыгане не люди, но решил не повторяться.