Михаил Жаров - Капитал (сборник)

4.

Купил бутылку красного вина и гроздь винограда. Год, не меньше, ждал полуночи. Открыл сразу десяток загонов.

– Что-то они у вас каждую ночь стали убегать, – сказали мне по телефону.

– Идите к чёрту! – выругался я, повесив трубку.

Думал, что вином и виноградом сделаю Лизе сюрприз, но она превзошла меня. Забрался на чердак, освещая дорогу мобильником, и обнаружил матрас, застеленный чистой простынёй, а рядом ящик, на котором стояла банка со свечкой и лежали спички. Лиза… Днём старалась, любимая.

Прождал полчаса, слушая то, как внизу подо мной загоняют, матерясь, свиней. Лиза не шла. Сердце трепетало впустую. Может быть, снять крестик? Вроде бы это уже стало доброй приметой.

Так и сделал. Снял и в туже секунду приставная лестница дрогнула под весом человека.

– Еле-еле сбежала! – шепнула Лиза, нырнув ко мне на грудь. Анька смотрит, глаз не сводит. Ненавижу!

В спешке мы выпили полбутылки, хватая на закуску виноград вместе с ветками.

– Забыла! Ты о чём-то просил? – уставилась на меня Лиза; огонёк свечи отражался в её глазах, на щеках и на лбу.

– Ты не помнишь? – струсив, прошептал я.

Мы сидели рядышком на матрасе. Она оттолкнулась ногами и повалила меня, придавив собой. Её язык разомкнул мои губы и стал кружить по моему языку.

Меня пробила дрожь. Такая, что начала колыхаться диафрагма, а лёгкие захлебнулись воздухом.

– Ты что? – спросила Лиза, и её рука уползла под мой ремень. – Не бойся, маленький!

В сторожку я шагал мужчиной, улыбаясь во всю ширь лица. Друзьям расскажу, они вздрогнут! Правда рассказывал и раньше, с лет пятнадцати, но врал.

– Ты не видел Лизу?

В сторожке меня ждала, сидя за столом, Аня.

– Нет, – ответил я, с силой убирая с лица улыбку.

– Сучка! Нигде нет! Устала я! – Аня запрокинула голову и прикрыла глаза. – Ты не умеешь делать массаж головы? Болит жутко. Проклятые ночные смены.

Теперь я умел всё! Новый человек. Пьяный, агрессивный мужчина.

Взял ладонями её голову и сделал то, чему только что научился. Языком проник ей в рот и принялся кружить. Аня дёрнулась, но усидела.

Минуту спустя она оттолкнула меня и продышала:

– Запри дверь!

Работал я по графику два через два и, тем не менее, отдыха стало не хватать. Особенно утомляла вторая ночь, и я запасся настойкой женьшеня, а также начал экспериментировать с народными рецептами, вроде сметаны и грецких орехов. Впрочем, не жалуюсь. Уставал, да, но ни разу не огорчил ни Лизу, ни Аню.

Прибегал на смену, снимал крестик (предрассудок, но настрою помогал) и шёл в свинарник чинить диверсию. Я был счастлив.

Пока не повесился мой сменщик. Я и не видел его ни разу, и мне совсем нечего рассказать о нём. Повесился он в сторожке, нацарапав на столе: «Не снимай крестик!» Потом неожиданно эта надпись оказалась старательно зачёркана после очередного визита Ани.

Выпал снег, заскрежетал зубами декабрь, и в один мерклый, мутный от непогоды вечер заявилась ко мне старая цыганка.

– Чайку заварю у тебя, хороший мой? – спросила она, въедливо глядя на меня.

– На, заваривай, – показал я рукой на розетку и уткнулся в «Административное право».

– Похудел ты, – говорила она, включая кипятильник. – Пришёл сюда, помню, справный. Кровь с молоком. Измучила тебя Катя?

– Кто? – оторвался я от учебника.

Цыганка подошла ближе и погладила меня по плечу.

– Жалко мне тебя стало! Скоро на свободу, вот и сжалилась. Посоветовать тебе хочу, но, знай, чтобы ни-ко-му! – она кивнула на дверь. – Ни-ко-му!

– Чего ты бормочешь? Заваривай свой чифир и не мешай мне! – огрызнулся я.

– А ты не думал, почему твой сменщик удавился? У него ведь жена и двое детей. Здесь сторожа работают по полгода, а потом вешаются. Или пропадают, – сказав «пропадают», цыганка улыбнулась. – Увольняйся! Мальчишка ты. Жизни ещё не жил. Беги и дорогу сюда забудь.

В следующий раз она остановила меня вечером на улице.

– Не послушался? А ты проверь, не снимай сегодня крестик.

Именно в этот день меня била температура, и я, правда, хотел, отдохнуть. Было лень рукой пошевелить, чтобы стянуть с себя цепочку. Провалялся всю ночь на топчане. Что ж. Ни Лиза, ни Аня не появились. Да и не мудрено, ведь ночь прошла без моих диверсий.

– Ты почему вчера не открыл клетки? – шипела Лиза, едва сдерживаясь, чтобы не кричать.

– Болел. Сегодня, вроде, лучше, – ответил ей.

– Да? Или разлюбил? Другую нашёл? – она дрожала и клацала зубами.

– Что ты, перестань.

– Я освобожусь, изуродую её! Ты понял?

В сердце больно ужалил страх.

– Или что-нибудь сказали обо мне?

– Никто не говорил, – слабым голосом спорил я.

– Смотри!

Аня ни о чём меня не спрашивала, но глазами жгла с той же злобой, что и Лиза.

В ту ночь они меня выжали, вынуждая творить над ними вещи, о которых я имел представление лишь по гнусным байкам или дикому порно. Испугался, не скрываю.

Старая цыганка неделю не навещала меня. Как-то я видел её вместе с остальной бригадой, и она показала глазами на подруг, дав понять, что не может прийти из-за них.

Лиза потребовала, чтобы диверсии я проводил сразу после двенадцати. Чувствуя за собой вину, я поддался, и настали ночи каторжного труда.

Да. Сначала трудился до трёх ночи с Лизой, а до пяти утра – с Аней. Осунулся. Днём на лекциях спал или вообще не ходил в университет.

Хорошо, что получилось достать через знакомых качков стероиды. Пачку таблеток метандростенолона и упаковку инъекций тестостерона пропионат. Парни составили для меня на листке график приёма и уколов, пообещав, что через месяц я себя не узнаю. Наивные.

Конечно, гормоны помогли. Тем более недели полторы после того, как повесился сменщик, я работал без выходных. Иначе бы высох и обессилел, как старик.

Цыганка пришла ко мне незадолго до новогодних праздников. Заваривать принесла сразу две кружки.

Жила-была Екатерина. Наполовину цыганка, наполовину русская. Потомственная колдунья. Красивая… краше всего мира. С юных лет она поняла, что колдовской силы в ней в избытке и испугалась самой себя. Ушла в монастырь, чтобы усмирить силу, погасить её.

Монастырь тот самый, в котором сейчас женская колония. При нём, как полагается, было большое хозяйство. И коровы, и свиньи. Екатерина пасла коров. Монастырь тогда стоял далеко от города. Город разросся позже.

Пять лет Екатерина видела лишь сестёр и скотину. Бесовская сила в ней глохла, навыки колдовства забывались. Но пришла революция, а затем Гражданская война, и в монастырь нагрянула рота красноармейцев. Все без крестов. Они заявились не громить, а только переждать время, пока придёт приказ, куда следовать дальше.

Командир роты по имени Михаил в первый день постоя увидел пастушку Екатерину и влюбился смертельно. Сам черноволосый, рослый, глаза сверкали, как электрические. Он – к Екатерине, она ему: «Насилуй и сразу убивай. Не оставляй живой. Сама не дамся». Он до слёз перед ней. К тому же поэт, и на болтовню горазд. Победил он словами, сдалась она.