Ольга Покровская - Булочник и Весна

– Если честно, я тогда, с домом, про тебя не подумал. Ну не подумал, Кир, что ты это примешь на свой счёт, прости! – сказал я, смеясь, потому что его горе казалось мне вымышленным. Я знал, что он всегда относился ко мне с сочувствием. С ненавистью – никогда. И конечно, теперь он страдал от этого нового для себя состояния сердца. Мне хотелось добрым словом выгнать колючий мрак, идущий ко мне от этого, в общем, хорошего человека.

– Мне друг рисунки оставил. Помнишь, он Лизку рисовал? И ты там есть, кстати. Стоишь перед моим забором, как перед вечным огнём. Поехали, подарю! Хочешь?

Но моя приветливость не принесла ему облегчения.

– Слушай, чего тебе надо? – сказал он, взглядывая с тяжёлой тоской. – Ты всего добился, всё угробил своими грамотно спланированными истериками…

– Не твои это всё слова, Кир. С чужого плеча, – перебил я.

Он не стал договаривать и, оскользнувшись на чёрном льду, пошёл к машине. Рванул дверцу, сел. Раза с третьего завёл мотор и, опустив форточку, крикнул:

– Ночью никуда не пускай её! А то понесётся, хватит ума!..

Остановившись у подъезда, я смотрел, как дёрганными движениями он выруливает из переполненного двора. Мне вспомнилось вдруг, каким он был в день нашей первой встречи, в поликлинике. И потом, когда он сказал, что желает мне надежды…

Тем временем из подъехавшей «газели» парень с девушкой вынули здоровую – не ёлку! – пальму и, хохоча, поволокли к подъезду. Я подержал им дверь. Шелестнув по потолку ветвями, пальма скрылась вместе с хохочущими. Невольно улыбнувшись, я затушил окурок в снег. И вдруг на контрасте стало так горько, жалко того, что случилось с Кириллом. Уничтоженного добра и красоты, разбитой чашки.

Больше сомнений у меня не было.

– Собирайся, Лизк! – крикнул я, заходя в тёплый и душистый, сулящий лучшие яства родительский дом. – Складывай подарки! Надо ехать.

Через мгновение на мой зов вышла Лиза с отцом. А ещё пару секунд спустя плечом к плечу из кухни выдвинулись Майя с мамой. Мама твёрдо, как кортик, держала в руке механический штопор.

– Папочка, а Новый год? – тихо сказала Лиза.

Я собрался с духом.

– Лиз, Кирилл плохого тебе ничего не сделал, наоборот, возился с тобой, старался. Будь и ты человеком!

– Ты что? – грянула мама, не веря своим ушам. – Хочешь свою дочь из дома выгнать? Ты с дуба рухнул, Костя?

– Нельзя так, ребят. Нельзя, нельзя, – приговаривал я, сдёрнув с вешалки пуховичок и упаковывая в него отрешённо умолкшую Лизу. – Лизк, и ты с гульбой своей по вечерам завязывай, ладно? Мы и так всё уладим, разберёмся. Я тебе обещаю. Теперь уже честно, поверь…

На этих словах я посадил Лизу на стул и принялся неловко запихивать её ножки в сапоги.

– Уйди! Ноги сломаешь ребёнку! – крикнула мама и, отпихнув меня, принялась сама застёгивать молнии.

– Нет, но я только не понимаю, зачем тогда было нас преследовать, устраивать сцены, ломать дома? – раскрасневшись, спросила Майя. – Для чего? Чтобы нас потом вот так выставить? – Помолчала и, сняв фартук, принялась одеваться.

– Лиз, подарки твои! – растерянно сказал отец и протянул Лизе пакеты. Не меняя ни позы, ни выражения лица, она сжала полиэтиленовые ручки сумок. Майя, звонко всхлипывая в голубую косынку, чмокнула мою маму, и мы ушли.

Пока мы спускались по лестнице и шли к дороге, я старался держать слух и зрение заблокированными – не видеть, не слышать и, по возможности, не анализировать того, что делаю. В приглушённом состоянии сознания посадил Майю и Лизу в машину. Зарницы новогоднего неба осветили дорогу отъехавшего такси. Пахло порохом, хотя Новый год ещё не наступил, и я не имел понятия, чего прибавилось от моей необдуманной выходки – зла или добра.

Дома меня ждала приоткрытая дверь и готовая к бою мама.

– «Завязывай с гульбой!» – это надо так девочке маленькой сказать! – впустив меня, воскликнула она. – Девочку такую чудесную из дому выгнать! И ты учти, твоя Майя найдёт себе, и вряд ли это будет ангел, как Кирилл. Увезут твою дочь! Это ты понимаешь?

Я прошёл за негодующей мамой на кухню и сказал, что готов выслушать всё, что заслужил. Давай, отведи душу.

Мамино лицо, обычно чёткое и подтянутое, расплылось от горя.

– Нет, мне просто интересно: ты мазохист? Ты калечишь жизнь своих родителей, своей дочери, крушишь дома – чтобы получить какое-то изощрённое удовольствие? Просто скажи. Я должна понимать, кого я вырастила.

– Удовольствие тут ни при чём, – возразил я как можно дружелюбнее.

– А тогда почему? Люди приехали, хотели остаться. Хотели что-то наладить. Может, вообще – начать сначала. Я же предупредила тебя, что у них всё шатко!

– Нельзя, чтобы человека мотало от одного предательства к другому, – сказал я, не глядя на маму. – Нельзя никогда на такое подталкивать…

– Постой! – воскликнула мама, озарённая догадкой. – Так это, оказывается, ты у нас честь соблюдаешь! Упиваешься за счёт семьи своим благородством? За наш с Лизкой счёт? – мама заплакала и ушла в комнату, где сидели один на один мой папа с толкающим новогоднюю речь президентом.

После боя курантов я ушёл в свою комнату, выпутал из кактусов глупый «дождь» и, уставившись в окно на салют, достойный Дня Победы, начал планировать ближайшее будущее.

Передо мной стояла кардинально новая задача: я должен был обмануть «весы»! Подняться в мир, где их ржавые чаши не имеют власти над людьми. Мне хотелось найти выход, при котором никем не придётся жертвовать – разве что собой, да и то желательно таким образом, чтобы моя жертва не нагружала близких. Мне впервые захотелось поступить не так, как всегда, – не резко, но мягко, бесконечно мягко и мудро.

Я вышел в гостиную и увидел маму. Ещё не сошли пятна слёз, но она уже не сердилась.

– Представляешь, Татьяне, соседке, дети пальму подарили! – сказала она, пока я шарил по столу, заваливая тарелку. – Я зашла – такая кудрявая, до потолка!.. – Она осеклась и виновато проговорила: – Ты прости меня, делай, как знаешь. Мне просто очень жалко Лизку!

Наверно, слова эти были сказаны ею от всей настрадавшейся души, потому что я тут же отставил тарелку и заявил, что обещаю разрулить ситуацию. Так, чтобы хорошо было всем и мама при этом неограниченно виделась с внучкой.

Мамина меланхолия развеялась вмиг.

– О-го! – сказала она. – С сегодняшнего дня я завожу тетрадку и буду записывать в ней все твои невыполненные клятвы!

Засыпая под утро, я почувствовал парадоксальную вещь: мне стало легко от горы, которую взвалил на себя, дав обещание. Намного легче, чем без неё.

Только на следующий день я вспомнил, что в семейном бреду забыл поздравить Петю. Приходилось признать, что после нашего путешествия на колесе обозрения и он не позвонил мне в новогоднюю ночь. Первого днём, часика в два, решив, что теперь-то он уже наверняка отоспался, я вызвал его номер. Он долго не подходил. Наконец его голос, непривычно хрупкий, потрескавшийся, как краска на старинном холсте, произнёс: «Извини, брат. Потом. Всё потом… У меня важнейший разговор в жизни…»

Читать дальше