Ольга Покровская - Булочник и Весна

Все дни после Нового года, пользуясь относительным отсутствием пробок, я мотался ночевать к родителям. Добравшись, заваливался на диван и до полуночи листал телеканалы. Никто не стыдил меня и не дёргал. Даже мама примирилась с моей никчёмностью.

И словно бы сосуды связей, засорённые неправедной жизнью, очистились и по ним потекла любовь. Она текла, глубоко захлёстывая прошлое. Я вспомнил бабушку, которая любила меня, как я, наверно, до сих пор ещё никого не любил, поскольку глуп и переполнен силой. Вспомнил по фотографиям молодость моих родителей и своё собственное бледно пропечатанное в памяти детство.

Дважды у нас была Лиза, утомлённая и ледяная. Мама привозила её с «ёлок», на которых вместе с другими юными фигуристами из спортивной школы она должна была «работать» едва ли не все каникулы. Мы ужинали и садились играть в старые, ещё мои, настольные игры.

По свидетельствам мамы, мысль вернуться в старую квартиру – читай, «старую жизнь» – терзала мою дочь не на шутку. Между рябиной и берёзой в чужом дворе Лизка заложила первые ряды снежной крепости и в совершенном одиночестве, не подпуская к себе ни детей, ни взрослых, день за днём складывала свой бург. Вытащить её оттуда и загнать домой стало делом нешуточной трудности. «Нет, ты видишь – пошла в тебя! Вместо того, чтобы нормально договариваться с людьми – окапывается!» – сокрушалась мама.

Как-то между играми я набрался мужества и спросил у Лизы, что там Кирилл? Повеселел ли он после новогодней ночи?

Лиза отвечала, что повеселел вряд ли, зато стал есть много сушек. Садится на кухню и целый вечер грызёт сушки, пока все не лягут спать.

– Мама на него плюнула, – заключила она.

– Вы семечек ему купите, – посоветовал я, нисколько не думая издеваться, но Лиза посмотрела на меня с укором, и пришлось сменить тему.

Канун Рождества я решил провести в деревне. За дни моего отсутствия перед воротами намело горы невесомого снега. Было весело и нетрудно раскидывать его лопатой. По этим-то пуховым барханам шестого под вечер на холм поднялась Ирина, розовощёкая и хорошенькая.

Она шла из монастыря. Я отставил лопату и пошёл проводить её до дому. Дорогой, запыхавшись слегка, она рассказывала мне новости. Во-первых, завтра утром в храме монастыря служба. Будет всё начальство, и Пажков, конечно. Потом трапеза, говорят, какая-то необыкновенная. Уже прибыл хор из Москвы. Лестницы раздвинули, полы отчистили, всё убрали. Иконостас, такой миленький, привезли откуда-то на днях. А то, что стены серые пока, так в этом даже есть своя прелесть. Это новость первая.

А вторая – Костя, вы не видели разве? Все стены, и магазинчик, и остановка – в оборванных листовках. Лёня-журналист устраивает митинг! По поводу? А повод широкий. Чтобы «враги» не смели властвовать над русской землёй. Вы пойдёте на митинг? Я не пойду – я ведь за ребёнка отвечаю. А то ещё занесут в какой-нибудь «чёрный список». Лёню-то ведь хотят судить! За налоги и ещё там за что-то.

Обсуждая Лёнино героическое безумство, мы дошли до забора Тузиных и остановились в снегу. Калитка была заперта свежим сугробом и открывалась лишь на небольшую щель – сколько утром смогла раскопать Ирина, чтобы протиснуться. Я решил: когда договорим, сбегаю за лопатой и размахаю им снежок хотя бы до крыльца.

– Ну а третья что за новость? – спросил я довольно уверенно, потому что после первых двух Иринино лицо не остыло, напротив, набралось задору. С нарочитой таинственностью она пошатывала увязшую в снегу калитку, выжидая момент, чтобы сразить меня наповал.

– А с Петей давно вы разговаривали? – хитро спросила она.

– Первого днём, – сказал я, насторожившись и вспоминая с тревогой, что он так и не перезвонил мне. – Не то чтобы разговаривали…

Тут Ирина торжествующе улыбнулась:

– А мы с тех пор болтаем не переставая! Вот и только что – целый час! Телефон даже разрядился на холоде! – сообщила она с ликованием и бросила наконец шатать калитку. – Костя, вы только не сердитесь, простите! Ну подумайте, кому мне ещё рассказать, как не вам? Я же лопну, если не расскажу!

Делать было нечего. Мне пришлось остаться и выслушать продолжение. Примирение их началось с того, что Петя позвонил первого (видимо, в этот самый «важнейший разговор в жизни» я и вляпался своим новогодним звонком) и сообщил, что восхищён независимостью, с какой Ирина решила остаться одна в деревне. Между прочим он сказал, что не появлялся так долго исключительно из уважения к Ирининой свободе. Раз уж она вцепилась тогда в шинель – пусть разберётся в себе основательно, без посторонних влияний.

Теперь же, когда выбор сделан (ведь сделан же, он не ошибся?), Петя с восторгом сообщает ей, что как раз сейчас плотнейшим образом приступил к работе над их будущим. Дело, которым он занят, полно лишений и риска, и ему как никогда нужны Иринина поддержка и благословение и, чёрт побери, гарантии, что он пашет не зря! За гарантиями этими он и надеется подъехать завтра – в свите Пажкова, но это пока не точно. Дела могут удержать его в Москве.

– Он безумно, катастрофически занят! – озабоченно сказала Ирина. – Это естественно. Только у женщин нет ничего важней человека. А у мужчины всегда найдётся занятие. Первым делом самолёты, ведь верно? – и улыбнулась.

Само собой, мне хотелось сказать Ирине, что их «будущее» тут ни при чём. Все неотложные дела Пети нацелены исключительно на залечивание подстреленной гордости. Но как-то стыдно мне показалось лезть. Да может, я и не прав. Много раз я недооценивал Петю и, наверно, потому до сих пор сохранил свежий трепет в отношении к его личности: он часто играл сильней, чем я ждал.

Уходя, я ещё раз обернулся на снежные барханы, меж которых темнел узкий Иринин след, но мне уже не хотелось махать лопатой. «Пусть Петрович сам и откапывает», – решил я и с чистой совестью пошёл в бытовку.

Выйдя утром на деревенскую улицу, под морозное небо Рождества, я увидел на спуске с холма Ирину в белейшем пуховом платке, волокущую за руку Мишу. Окликнул и бросился догонять.

– А день-то какой хороший! – обернувшись, проговорила она. – Представляете, Костя, полезла в шкаф – а там пахнет весной! Просто там у меня куртки, плащи весенние – и в них весна! Такое удовольствие! – восклицала она, слегка сбиваясь с дыхания от быстрой ходьбы, и вдруг потрепала моё плечо ладошкой в белой варежке:

– С Рождеством!

Ни о чём не говоря, чутко слушая поблёскивающий синичьими голосами воздух, мы втроём прошли до посёлка. Я давно не спускался с холма пешком и только теперь осознал, как изменилась привычная картина. По обочинам установили щиты с рекламой комплекса и указателями на монастырь. Да и вообще нечто европейское появилось в облике местности. Шоссе утыкали фонарями. На соседнем холме стелились в перелесках лыжные спуски. Здорово, Михал Глебыч, чётко, быстро и по уму!